Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну

— Вестиция, Навадария… — начала Стана.

Кошка шумно вздохнула, бросила на него обжигающий взгляд и медленно сползла на пол. Вновь обернула тело хвостом, вся сжалась, спрятала лапы под себя и опустила голову. Истинное имя, стертое из свитка давным-давно и восстановленное Дьюлой, на время сковало ее, и этого должно было хватить, чтобы дочитать заговор.

— Вальномия, Сина… Никосда, Авезуха… Скоркойла, Тиха, Миха… Громпа, Слало… Некауза, Хатаву… Хулила… Хува… Гиана, Глувиана, Права… Самка!

— Молвила Богородица, — вступил Давид, держа в дрожащей руке листочек с написанными словами. — Иди к тому, кто знает заговор…

Дьюла дальше не слушал — он и сам его знал наизусть.

«Сделай выбор».

«Подвиг, а затем подлость. Впрочем, быть может, наоборот».

Он наклонился к лежащей на полу кошке — Аде — и протянул руку, чтобы ее погладить, как если бы она была самым обыкновенным зверем, а не жуткой тварью, рожденной из ребенка, отобранного Дракайной для Школы за пределами Текста. Она прижала уши к голове и покрепче зажмурилась. Дьюла замер, глядя на свою руку: совершенно черная кисть, длинные пальцы с когтями, формой напоминающими заточенные перья для письма.

«…какое ты чудовище…»

Он коснулся ее лба.

Еще до зари, когда смурной и ошарашенный князь, побывав сперва в комнате рыдающей невестки, которой перевязали раны на шее и на груди, дали успокаивающего отвара, а после в подземелье, куда бросили его растерянного сына в одной окровавленной сорочке, узнал про тихий уход своей второй жены и наконец-то велел разыскать граманциашей, ему ответили, что женщины нигде нет, а мужчина буквально только что ушел через главные ворота; никто не посмел его остановить.

Ушел в чем был, даже без собственного плаща.

Впрочем, держал в ладонях маленького черного котенка.

И где только успел раздобыть?..

Молвила Богородица:

— Иди к тому, кто знает заговор,

Он метлой тебя обметет,

Самку прочь отгонит,

Иглой уколет, пронзит,

От тебя она уйдет.

Бичом ее хлестнет,

И тебя она покинет.

Бросит он ее за Черное море,

Где поп не бьет в било,

Где Богу не молятся.

Там пусть будет ей и стол, и дом,

А человек светом наполнится,

Как сосуд хрустальный,

Каким Господь его создал,

Каким мать родила!

За Текстом

За миг до того, как открыть глаза, Кира ожидает чего угодно, только не бескрайнего поля белых цветов, которые неторопливо колышутся на легком ветру. Она наклоняется, трогает один: больше похож на колос, только вместо зерен — крошечные цветочки с белыми лепестками, каждый рассечен надвое пурпурной полосой. Небо тоже пурпурное, словно перед закатом, и такое низкое, что его можно коснуться рукой.

Она не помнит, что происходило в брюхе у Пристиса. В памяти дыра, глубокая, словно колодец, уводящий в Преисподнюю. Какие-то редкие проблески: незнакомые места, незнакомые лица, обрывки фраз… «Какое ты чудовище».

«Какое ты чудовище».

Пустота.

Кира озирается по сторонам: Дьюлы нет. Куда бы она ни попала, она здесь совершенно одна, и это странное поле кажется бесконечным. Но белые цветы самим своим видом и легчайшим ароматом — он не похож ни на что испытанное прежде и потому избегает определений — внушают спокойствие. Пожав плечами, Кира выбирает направление наугад и идет, идет — сама не зная куда.

Она готова идти до той поры, пока руки и ноги будут ей повиноваться.

В какой-то момент она замечает, что над белым полем вьются тени. Сперва кажется, что это далекие стаи птиц, собравшиеся в огромные облака, чтобы исполнить непредсказуемый танец; потом — что мошкара. Но нет, тени гораздо ближе, и их много. Чем пристальней Кира вглядывается, тем больше причудливых эфемерных фигур открываются ее взору.

Одна подлетает ближе и превращается в девушку примерно тех же лет, с узким печальным лицом и очень длинными русыми волосами. На ней простое белое платье, ниже колен оно тает и растворяется в пространстве, как и сами ноги. Девушка касается груди Киры изящной рукой с тоненькими пальцами — и та с изумлением обнаруживает на себе мерзкое украшение, ожерелье из человеческих костей. То самое, которое еще недавно носил Средний змей. Кира понятия не имеет, в какой момент оно обвило ее собственную шею.

— Моя плоть, моя кость, — шепчет девушка, резким движением отрывая одну из подвесок. — Я была дочерью князя. Однажды некий человек подарил мне перстень, и я приняла подарок. Той же ночью надо мной вспыхнул свет, и я попала в подземное царство. Там танцевала до утра, днем не смогла заснуть… так прошло шесть дней, а потом я умерла…

Кира застывает в замешательстве. Княжеская дочь грустно улыбается ей и улетает, но уже спешит другая тень, тоже превращаясь в девушку — круглолицую, курносую, с пушистыми ресницами и медными кудрями. На ней такое же белое платье.

— Моя плоть, моя кость, — говорит она, хватаясь за другую часть ожерелья. — Я была дочерью царского советника. Однажды некий человек принес моему отцу ковер, который мне так понравился, что я попросила его себе. Той же ночью узор на ковре сложился в лестницу, ведущую вниз. Я спустилась и попала в подземное царство. Там танцевала до утра, днем не смогла заснуть… так прошло четыре дня, и от слез мое бедное сердце не выдержало…

Все повторяется: курносая и кудрявая улетает, ее сменяет тощая, постарше, со всезнающим взглядом и страдальческой кривой улыбкой; ее белое платье сливается с цветами, чье название Кира должна помнить, но оно ускользает, прячется.

— Моя плоть, моя кость. — У третьей девушки голос дрожит, но не от слез, а от ярости. — Я сразу знала, что с ним что-то неладно. Но отец так сильно хотел выдать меня замуж, что заставил принять подаренную чашу и выпить из нее вина. Той же ночью… там танцевала… на восьмой день решила все закончить, пока разум еще меня не покинул…

На ожерелье тринадцать подвесок, и двенадцать девушек одна за другой приходят к Кире. Дочери бедняков и богачей, царей и священников, купцов и мудрецов; симпатичные и не очень, доверчивые и мудрые не по годам, плачущие от горя и еще не успевшие забыть бессильный гнев, перенесшие то, о чем она не хочет — не может — вспомнить. Ей хочется обнять их всех, как сестер, но они приближаются по очереди.

Тринадцать подвесок, двенадцать девушек.

Когда последняя уходит, Кира кричит ей вслед:

— Как