Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич

Конечно, о вашем романе узнают — вы и сами хотите этого, особенно ты. Вы с Элей одновременно выкладываете арт, где ваши герои — Петро и плачущая морская девочка — целуются. И интернет взрывается: вам пишут, какие вы милые, как прекрасно смотритесь вместе, как много интересных историй сможете создать; вас закидывают фанартами, стихотворениями и фанфиками с разным рейтингом — Эля особенно любит читать самые безудержные фантазии, а после снимать с тебя футболку и штаны, как бы проверяя, что лучше: реальность или выдумка. Реальность побеждает. И когда Эля засыпает после секса — он словно теплая морская волна, пришедшая со стороны Босфора, — ты смотришь на растущее число подписчиков в своем «Твиттере» и довольно улыбаешься. Они любили ее, теперь любят и тебя — потом, возможно, полюбят только тебя.

Из того самого арта вы делаете ограниченную партию постеров, назначаете дату совместной автограф-сессии и уже на третий час понимаете: это было ошибкой; лица фанатов сияют, они просят сделать совместное селфи с вами обоими, визжат от радости. У вас болят руки, вам душно: пять часов вы что-то подписываете, пять часов улыбаетесь, хотя сил нет, пять часов умираете от жары; засыпаете прямо по дороге в такси. «Так романтично!» — написали бы фанаты, увидь они. А Генри, наверное, довольно ухмылялся бы. Но ты попросил его не приезжать — чтобы ничего не испортил.

Спустя несколько дней вы заставляете себя отдохнуть и переключиться. Смотрите Миядзаки — Эля настояла, — пьете сделанные в блендере смузи и придумываете новую историю. Так, забавы ради: нашли какую-то идею твоего фаната, а дальше друг за другом стали продолжать цепочку сюжетных событий. И вот уже к финалу, когда Эля подводит черту: «А потом мир просто схлопывается — бамс, и ничего нет!» — и вешается тебе на шею, ты говоришь:

— Слушай, у меня к тебе серьезный вопрос. — Ты ставишь Миядзаки на паузу.

— Я есть хочу-у-у, — воет Эля. — А на голодный желудок мыслить просто неспособна. Давай закажем какой-то гадости? Вот прямо настоящей, американской, раз уж мы оба тут. И давай все, что сейчас придумали, опубликуем? Все ж с ума сойдут: женщины-воительницы погубили мир, который так охранял Петро Голден!

— Давай. — Ты встаешь. Эля падает на кровать, морской звездой раскидывает руки. — И поедим, и выложим. Но сначала я все же хочу спросить. Больше не могу молчать.

— Так, ну и что же там такое? Ты снова перестанешь любить меня на этой кровати и вернешься к отражению?

Она смеется. А ты ведь думаешь об этом, когда вновь открываешь новости — она спит рядом — и слышишь мировую агонию, после которой не хочется ничего: где-то далеко одни генералы кричат на других, и военные гусеницы изрывают междугородние магистрали, и трясет ни в чем не повинные земли, и жизни чьих-то сыновей прерываются на полуслове.

— Эля, я хочу, чтобы ты присоединилась к нам с Генри. В Golden Comics. — Слова твои режут, как скальпель. — Мы дурачились, а придумали ведь прикольную штуку… а представь, что мы могли бы делать вместе?

— Нет, Петь. — Эля садится на край кровати. — Тут я могу ответить даже до еды — точно нет.

— И почему же?

— У меня слишком много проектов, которые я хочу завершить. — Она пожимает плечами, будто говорит очевидные вещи. — К тому же я слишком дорожу этой работой, этими идеями. Они вытащили меня из пучины, когда… когда ты оставил меня. Господи, Петя, ты даже представить не можешь, как мне было плохо. — Она закидывает руки за голову. — У меня ведь тогда никого не осталось. И я так хотела, чтобы кто-то был со мной всегда — кроме призрака дедушки, рисунков и туманных возможностей. И ты дал мне эту надежду. А потом… скомкал, как неудавшийся скетч. И после этого ты предлагаешь мне работать с тобой? Ты ведь сам не сможешь. А второго раза я не выдержу.

Тебя бросает в дрожь. Почему? Как? А кто сможет? Генри — и тогда с отражением ей станет спокойней?

— Не смогу? — Ты уже открываешь приложение для доставки еды, стараясь не смотреть на Элю. — С чего бы вдруг?

— Петя, ну, потому что ты гребанный эгоист. — Ты поднимаешь взгляд на нее. Эля улыбается. — Что, неприятно? Скажешь, не права? И что там с нашей едой?

Пока ты молчишь, просто смотря на Элю, она встает, подходит к тебе, садится на колени.

— Даже не думай.

Вы едите бургеры, измазывая пальцы в жире, и вечером, прежде чем уснуть и признаться самому себе, что Эля права, ведь тебе даже не нужна ее любовь, только прилагающиеся к ней возможности, ты видишь в ее «Твиттере» вашу сегодняшнюю историю, читаешь восторженные комментарии, просьбы «Omg нарисуйте это вместе!!». Скрепя сердце репостишь.

Вместе. Вместе. Какое невкусное слово: гумус, компост, сырая земля. За эти месяцы ты успеваешь закончить первый выпуск о взбунтовавшемся отражении. Ждешь от Генри либо хмурого лица, либо шуток — не получаешь ни того, ни другого; догадываешься — он что-то заподозрил, просто рассказал обо всем Вивьен. Вы выпускаете комикс. Твои фанаты — ваше издательство уже знает, сарафанное радио, разогретое рекомендациями алгоритмов и мудрыми решениями Генри, несет молву о Golden Comics от смартфона к смартфону — взрываются радостными криками, а Элины подхватывают; просят и впредь чередовать две истории. Появляются и недовольные. Ты уже выучил алхимическую формулу своей новой жизни. Популярность приходит вместе с хейтерами. «Где были бы Нерон, Грозный, Сталин, Никсон, — рассуждает Генри, — если бы не их ненавистники?»

Серия старого сценариста и молодого художника тоже идет на ура: вы делаете презентацию в Чикаго, и люди хотят верить, что на городских улочках не только поют «Весь этот джаз», но и вырывают сердца во славу кровавых ацтекских богов, слившихся с сетями вайфай. Вы с Генри аплодируете им после презентации, подписываете себе пару комиксов, идете в бар: они пьют «Кровавую Мэри», ты — воду. Уходишь раньше — в отеле тебя ждет Эля. Ради тебя она отложила работу, взяла выходной, чуть медленнее отрисовывает новых героев. Утром просыпаешься, обнимая ее нагое прохладное тело — будто мечты о морской пене стали ближе, — от сообщения Генри: завтра он едет подписывать контракт на создание экшен-фигурок по вашим комиксам. Ждет тебя. Несмотря на просьбы Эли, ты встаешь, не одеваясь, идешь в ванную, смотришь в отражение. Снова боишься. Они, оба отражения, как дементоры, в любой момент могут высосать тебя с двух сторон. Занять твое место. И, продумывая сценарии для «зазеркальной» серии, ты будто играешь в военного тактика — просчитываешь возможные ходы.

После новой презентации, на которой люди падают в обморок от духоты и обмахиваются твоими комиксами — хочется прикрикнуть на них, запретить святотатствовать, — ты, заряженный овациями, голодными взглядами и десятками сделанных с тобой селфи, возвращаешься домой. Эля ждет тебя. Давно раскусила: в такие дни ты слаще и покорнее всего. Ты же раскусил ее — и позволяешь так думать.

— Знаешь, — с порога начинает Эля: встречает в одном халате, твоем любимом, — я тут подумала по поводу твоего предложения. И… меня не додавили фанаты, нет!

— Ты про что? — Ты зеваешь, бредешь на кухню, включаешь чайник. — Голова кругом, духота жуткая была.

— Я даже знаю, кто из вас двоих надушнил, — она ухмыляется. — Ну, я про твое предложение. Нет, рисовать комиксы к вам навсегда я не перейду, даже не думайте, но… давай сделаем какой-нибудь совместный спешл? Кажется, это может быть забавно!

Забавно. Вот какое слово она выбирает — «забавно». Тебе совсем не забавно. Спешл — это не то же самое, что ухватить и воплотить пару ее идей. В настоящем соавторстве она сожрет тебя, все будут говорить только о ней: ты ведь видишь ее новые рисунки, с каждый разом они все свежее и интереснее, а сам топчешься на месте, но так не должно быть! Как хорошо, что она отказала тебе в прошлый раз — открыла глаза.

— Нет, Эль. Давай не будем. — Ты хотел сделать чай, но передумал. Просто стоишь, прислонившись к кухонной стене.

— Опа, и что это по тебе так тюкнуло? Обиделся? А ты сам напросился!