Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич

— Не надо, — обрываешь ты, понизив голос. — Эля, не надо. Не видишь, что я убежал от этого? Что я не хочу туда возвращаться? Не тяни меня в прошлое.

— И поэтому ты согласился встретиться со мной? — Она снова улыбается.

Улыбка напоминает отнюдь не о бедной русалочке — скорее о хитрой морской ведьме, получившей свое. Только она, Эля, свое не получила. Ты знаешь, ты чувствуешь. Она не получила тебя. Неужели пришла забрать обещанное? Официант наконец приносит кофе. Вы молча пьете — оба понимаете, как это странно, глупо, неловко. Эля достает из сумочки скетчбук. Принимается рисовать. Не отрывая от него взгляда, говорит.

— Знаешь, все вышло почти как в «Ла-Ла Ленде». Ты ведь смотрел?

Ты мотаешь головой.

— А вот посмотри. Они бросили друг друга, зато все у них было прекрасно. — Эля поднимает голову. Смотрит тебе в глаза. Возвращается к скетчбуку. Водит карандашом. — Только ты никого не бросал. Я помню, как ты смотрел тогда на свое отражение. Когда я, охренеть просто, Петя, разделась перед тобой!

— Забыли. — Ты уже жалеешь, что не уехал домой, не наврал про головную боль и титаническую усталость. Ты ждал легкого бриза, но накатывает девятый вал.

— Ладно, допустим. Забывать так просто и дешево.

Эля кладет скетчбук на стол. Ты берешь, рассматриваешь набросок — свой портрет. Сглатываешь. Он слишком хороший, слишком совершенный… таким ты и должен быть, да, но не в чужих руках.

— Похож? Или больше смахивает на твоего приятеля? — Эля наконец делает глоток кофе. — Никогда бы не подумала, что люди могут быть так похожи.

— Расскажи, — ты возвращаешь ей скетчбук, — что с тобой было? Я видел эту видеоигру. Это же замечательно. Твой дедушка…

— Не надо, — теперь останавливает уже она. — Не ты один сбегаешь от прошлого. Не ты один выбираешь забывать.

И Эля рассказывает — о, она будто ждала этого момента! — слова льются потоком, и в паузах ты слышишь морской ветер, шелест волн: она еще раз напоминает, как плакала в день твоего исчезновения и несколько дней после и как придумала одну из будущих героинь будущего проекта — девушку с несмываемыми зеленовато-голубыми тенями, печатью горя, клеймом слез; потом плакать не осталось времени — Эля вернулась в большой город и, собрав вещи, отправилась в неизведанный мир небоскребов, которые тебе только предстояло покорить. Интересно, додумайся ты порвать пуповину суеверий раньше — стал бы лучше нее?

Новый мир встретил Элю мягко и трепетно, даже не попытался проглотить — компания игр помогла добраться из аэропорта, заселиться, а в рабочий чат кинули все самое полезное: скрижали мудрости о продуктовых, прачечных, кафешках, не раз выручавших других героинь и героев, отправившихся туда, не знаю куда. Первые дни Эля ходила на работу робкая и грустная, отказывалась вечером отрываться с коллегами в ночных клубах — не потому, что слишком уставала, а потому, что все еще думала о тебе. Одним вечером — на вторую рабочую неделю, замученная, уставшая, сонная, — Эля задержалась, чтобы отпраздновать чей-то день рождения, выпила слишком много и проболталась. О тебе, о тяге к морю и зависти к русалочке, ставшей морской пеной; вот бы, ляпнула она, я могла так же. И коллеги — в основном девушки, хотя она думала, что увидит парней-геймеров, как в «Южном парке», — приучили ее ходить к психологу в минуты больших трудностей. Показали: в этом ничего плохого. После первых двух приемов Эле прописали антидепрессанты. Отдохнувшая и будто обновленная, она наконец перестала думать о тебе и закончила концепты морских чародеев и покрывшихся илом рыцарей. Успела раньше срока. Игра выстрелила. Все поздравляли. Но стремительный взлет — тут она делает паузу, смотрит на тебя — всегда предрекает паденье. Мало кто может удержаться. Ураганы в этих местах свирепы, солнце обманчиво-печально. Работы стало так много, что приходилось поддерживать себя кофе и энергетиками, спать по три-четыре часа, покупать дорогую косметику, чтобы скрыть синяки под глазами. Все это — с антидепрессантами. Без них жизнь катилась в бездну. Врата в нее открыл ты.

— Иногда мне кажется, — хмыкает Эля, не замечая, как ты испуганно смотришь на нее, понимаешь: вот откуда эта гиперактивность, вот откуда странный блеск в глазах, — что я сама стала этой героиней с несмывающимися тенями. Только я не могу смыть улыбку. Какая-то джокериада!

А потом, продолжает Эля, она услышала об успехе нового комикса — говорили все, особенно айтишники на работе, — и не удержалась, купила. Ей не пришлось даже гуглить, сразу узнала тебя — по рисовке, цветам, форме. По кривой анатомии. И мысли, будто не было никакой терапии, вернулись, хотя она уже успела переспать и с молодым красавчиком, предложившим ей слишком много шампанского, и с великовозрастным начальником, предложившим слишком большое повышение.

Эля замолкает. Ты смотришь на нее не отрываясь.

— А что ты хочешь? — Она видит укор в твоем взгляде. Отлично. — Мы сами хотели попасть в этот мир! И… может, неслучайно попали сюда вместе.

Она крутит пустую чашку в руках. Молчит. Наконец ставит — звенит блюдце, — вздыхает.

— Петя, давай попробуем еще раз. Я прошу тебя, давай…

Ты не даешь Эле закончить. Целуешь в губы. Она отвечает. Смеется истерически, как пьяная. Но кофе не вино, ты наврал ей.

И вы правда начинаете сначала. Так, по крайней мере, думает Эля. Ты же просто хочешь держать ее на коротком поводке: превратить ее фанатов в своих, найти выход на ее игровую компанию, чтобы слава Петро загремела сильнее, переманить ее в Golden Comics, впитать ее умения. Ты собираешься следить, чтобы она не шагнула за черту гениальности, ведь иначе тебе придется столкнуть ее и стремительный взлет действительно обернется падением. И быть может… пока она рядом, пока делится идеями, пока вы — если все пойдет как надо — будете реализовывать их вместе, Генри не сможет заменить тебя, заточить в зазеркальном мире? До ее идей и образов он не дотянется; ее техника не похожа не твою, а значит — и на его.

Пока Эля говорит с тобой в кафе этим вечером, ты чувствуешь, как внутри все теплеет, но знаешь — это не любовь, нельзя полюбить что-то, кроме отражения; это страсть, твоя юношеская потребность, карамазовщина, сказал бы Генри — ты уже выучил половину его фразочек и большую часть сравнений. А затем, приехав на такси к тебе домой, вы занимаетесь сексом нежно, тихо — зеркала наблюдают за вами. Закончив, ложитесь на спину. Эля смеется в голос, ты просто улыбаешься. Но каждый из вас — по своей причине. Ты вспоминаешь ее слова: джокериада. Да, она самая — Харли Квин и Джокер. Это про вас.

Вы практически не переписываетесь и не говорите по телефону, обмениваетесь только короткими сообщениями в духе «Приедешь?» или «Сегодня у тебя?», но продолжаете лайкать записи друг друга; лишь в особые дни — то ли Меркурий входит в Близнецов, то ли наступает время пресловутого ретрограда, — вы созваниваетесь или встречаетесь, болтаете о рабочих проектах: ты — о сбежавшем отражении, Эля — о морских героях и чудовищах. И вновь наступает тишина. Нарушаете вы ее ночами и утром, страсти в вас обоих хватит, чтобы запустить вечный двигатель, — занимаетесь сексом редко, зато громко; Эля отдает все силы воссоединению с тобой, а ты делаешь все, чтобы она не превратилась в гения, не выросла до исполинских размеров статуи Свободы, затмив солнце, купающее тебя в свете софитов. Ты любишь нарисованных женщин; превыше их — только собственное отражение. В редкие минуты встреч вы с Элей подолгу молчите, зато она позирует тебе обнаженной, и так рождается напарница Питера Голда, фанатка, решившая тоже стать супергероиней. Рассматривая наброски, Эля смеется и говорит: «Не похожа! Так ты ничему и не научился», а потом снова накидывается на тебя, и ты искренне радуешься, что она не развивает тему — слишком занята другим. Порой — может, от антидепрессантов, смешанных с энергетиками, алкоголем и недосыпом, — Эля пишет тебе сообщения пачками, но ты игнорируешь, не даешь ей повода сблизиться сильнее — не телами, душами; хуже — талантами. Зато Генри доволен. И даже Вивьен хохочет, когда знакомится с Элей.