Драконьи булочки (СИ) - Лариса Петровичева

в чем себя обвинять, — сказала я, когда мы поднялись на второй этаж и остановились у двери в мою комнату. — Мы все живы, это самое главное. Кассу спасли, а документы восстановим, если они все-таки сгорели. Мы же с тобой истинные, нам не о чем переживать, правда?

Оран улыбнулся.

— Я рад, что тебе спокойнее, — признался он. Конечно, спокойнее не было. Я бодрилась, но в душе все рвалось на части. Впрочем, незачем Орану знать об этом.

— Мы с этим справимся, — откликнулась я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее. — Знаешь, отец всегда говорил, что любовь расцветает там, где пара идёт вместе через трудности, а не там, где все цветёт и накрыт стол.

Оран улыбнулся.

— Твой отец был философ. Жаль, что я не успел познакомиться с ним.

Я вздохнула.

— Ты бы ему понравился. И мама была бы очень рада.

— Связь истинной пары началась с испытаний, — сказал Оран, и я кивнула.

— Без них было бы не так интересно.

А потом мы поцеловались — внезапно, как школьники. Прикоснулись губами и отстранились, сами от себя этого не ожидая. Я даже рассмеялась, настолько чудесно и трогательно это вышло.

— Иди сюда, — произнес Оран. Он обнял меня прижав к себе крепко-крепко, и какое-то время мы просто стояли, не говоря ни слова. В груди разливался огонь, словно в ней вспыхнуло маленькое солнце, и я знала, что смогу справиться со всеми трудностями и бедами, пока оно горит во мне.

Мы поцеловались снова. И это было так, словно я никогда прежде не целовала мужчину. С Кевином все было иначе — и сейчас, почти сливаясь с Ораном в единое существо, я понимала, насколько пресным и глупым все было раньше.

По губам скользил огонь. Оран целовал меня то трепетно и нежно, то почти сминая, присваивая, ставя печать: эта женщина моя, а я — её, и этого никому не перечеркнуть.

Это был целый огромный мир, и он принадлежал нам.

Внизу что-то стукнуло. Мы отстранились друг от друга и рассмеялись. Поверить не могу: пекарня сгорела, я почти разорена, а мы с Ораном целуемся, смеёмся, и кругом весна, а не зима.

— Ложись отдыхать, — произнес Оран с тем сердечным теплом, которого я никогда не знала прежде. — Я проверю печь, прикину, сколько в неё можно загрузить. А тебе нужно отдохнуть.

Я улыбнулась. Благодарно сжала его руку.

— Спасибо. Буди меня, если что.

— Все будет хорошо, — заверил Оран, и мы расстались до утра. Я легла на кровать и почти сразу же рухнула в сон без сновидений. Драконье пламя еще дышало на моих губах, и жизнь, такая трудная и горькая, казалась лучше самого сладкого сна.

А утром я проснулась от того, что по всему дому поплыл аромат пирога с чем-то фруктово-нежным — таким, что волосы шевелятся в предвкушении радости, а душа пускается в пляс.

Быстро приведя себя в порядок, я спустилась на первый этаж и увидела, что стол полностью занят разномастыми тартами с манго. Элли хлопотала, поправляя тарты так, чтобы стояли идеально, а Оран вынул еще несколько форм с пирогом и сказал:

— Ну вот, осталось им остыть.

— Вы просто герои! — восхищенно воскликнула я. — А формы откуда?

Все формы были разного размера и точно никогда мне не принадлежали.

— Алпин принес от госпожи Монтегю, — ответил Оран. — Он с Джоном сейчас в ее доме, она разрешила нам пользоваться ее печью, сколько потребуется, и готова во всем помогать. Джон доволен: печь большая, огонь в ней такой, как надо. А сладкую выпечку я организовал здесь.

— А в молочной лавке нам выделили прилавок! — радостно сообщила Элли. — Это вдова Тимоти успела похлопотать. Не так уж она оказалась и плоха.

— Придется, конечно, побегать, — сказала я. — Горячего хлеба пока не будет, он остынет на улице. Но… у поселка будет хлеб! Я же обещала.

Сердце застучало быстрее от радости. Мы справимся! Мы уже начали справляться!

И пусть все драконы мира лопнут от злости — они нас не сломают.

* * *

Быстро позавтракав и оставив Орана с тартами, я бросилась к госпоже Монтегю и пришла к ее порогу как раз в тот момент, когда Большой Джон выносил противень с хлебом. Привычного разнообразия пекарни, конечно, не было: ржаной каравай да пшеничный багет, вот и все богатства, но у меня душа согрелась, когда я почувствовала запах свежевыпеченного хлеба.

— Уже семь противней отнесли в лавку Шольца! — госпожа Монтегю, высокая, иссушенная и чопорная, выглядела крайне довольной. — Он выделил там прилавочек, Алпин, как всегда, за кассой.

— Спасибо вам! — я прижала руку к груди. — Нет таких слов, чтобы вас отблагодарить.

Момент, конечно, был подходящий. Я потеряла пекарню, и госпожа Монтегю могла перехватить дело в свои руки, печь хлеб и продавать его прямо у своего порога. Но она этого не сделала. Благодарна? Я испытывала к ней чувство намного сильнее любой благодарности.

— Перестань, — женщина махнула рукой. — Это наше общее, поселковое дело. И ты наша, Джина, даже не сомневайся в этом. Мы тебя выбраним, если будет, за что, и мы за тебя заступимся, когда потребуется.

— Вот и секрет отношений на Макбрайдских пустошах, — улыбнулась я. Мы протянули друг другу руки, пожали кончики пальцев, и госпожа Монтегю добавила:

— Тебе нужна помощь, и все тебе помогут. А теперь беги скорее к Шольцу!

Молочная лавка располагалась в центре поселка, неподалеку от дома старосты, и, торопливо шагая по улице, я заметила пустующее здание напротив магазина Ошери, который продавал все, что нужно для дома. Когда я училась в школе, этот домина уже был заброшенным. Сада рядом с ним не было, и он стоял среди снега, как последний старый зуб среди челюсти. Окна были заколочены деревянными щитами, над крыльцом качался бумажный фонарик с молитвами — его задачей было не впустить нечисть в здание.

Хоть бы Кимбер согласился продать его! Я мысленно подсчитала деньги с располовиненного счета. Хватит и на покупку, и на ремонт. Мне вообще хватило бы этих денег, чтобы жить безбедно и счастливо — но я была леди Макбрайд и не могла оставить своих людей просто так. Бросить без хлеба.

Ладно. Поговорю со старостой, когда он приедет. И к шефу Ристерду заверну — надо узнать, что там с сейфом, который он выворотил с пожарища.

Жаль, что нельзя восстановить пекарню на прежнем месте. Там, где упал драконий огонь, больше ничего нельзя строить — разве что садик разбить.

Возле молочной лавки толпился народ. Шольц начинал утро с продажи свежайшего молока