Медвежье молоко - Елена Александровна Ершова

– Её снегири вели, – ответила навка. – Прокладывали дорогу в чащобу Леса, в самую утробу. Ты тоже ищешь, матушка? – поймала затравленный взгляд Мары, мотнула волосами. – Не мёртвая она, успокойся. Но и не живая. Из мира Яви её стерли, как языком: раз – и следа нет! А в Навий мир ещё не привели. Где-то там она, заплутала в рябиновой роще, в прутиках, в листьях и тенях, её следы – мох, голос – эхо, слёзы – ягодный сок. С каждой луной всё дальше уходит, поспеши, если нагнать хочешь!

– Мочи нет! Не нагоню.

– Тогда постелю ей перину болотную, – пробулькал Глот. – Сладко спать будет.

Мара взвыла, закатив глаза. Щербатой с одного бока плошкой висела луна, смеялась. Лес перешёптывался, словно укорял медведицу за отступничество, словно своими долгими годами жизни среди людей она заслужила это наказание, и ничто не могло облегчить его.

Мара помнила, как показывала внучке Лес.

Окно их спальни выходило на глубокий овраг с перекинутым поверх мостком, а там, на другом склоне, щетинился частокол сосен. Оттуда наползали туманы и сны, перекликались птичьими голосами, крутили в голове Альбины красочные картинки о великанах и волшебных зверях, о колдунах и перевертнях, о трёх мирах – подземном, человеческом и небесном, о могучем Сохатом, что нес на себе весь мир, и ноги его были время, и глаза его были луна и солнце, и шерсть его была облака, и слюна его была море, и рога его были горы. Всё видела двухлетняя Альбина, всё, что было скрыто от её матери и что передала ей бабка.

– Узнаю, что ворон-трупоед увёл внучку, своими руками задавлю! – прошипела Мара.

– Если и увёл, то сам удавится, – пророкотал Глот. – Худо сейчас в Лесу, но худо и в городе. Ты, сестрица, коли надумаешь идти, воду не пей ни из Онеги, ни из ручьев, ни из железных кранов, ни из любых источников. В воде нынче лихоманка сидит.

– Ты, что ли, ирод, напустил?

Глот расхохотался в голос. Вода в брюхе заколыхалась, закипела, повалили изо рта пиявки да головастики.

– То моя обида и месть людям и двоедушникам, – сквозь смех проговорил Глот. – Чтоб железом доченек не травили, мертвяков не будили, а меня с насиженного места не гнали. Да ты, сестрица, о дочке не переживай! Коли в тебя да в вороньего царя удалась – и луженый желудок унаследует! Аргх-хах-хаа…

Отсмеявшись, завращал третьим глазом во лбу, посуровел.

– Значит, Гнездо надо?

– Мужа бы отыскать, – подтвердила Мара. – А там до девок доберусь. Успеть бы!

– Успеешь, пока Сохатый ещё на ногах держится. Добрава! Подай лампу!

Навка угодливо протянула гнилушку, изъеденную древоточцами. Меж трухи и волокон древесины сновали мураши. Глот поднатужился, выплюнул болотный огонек, и тот занялся поверх гнилушки, пульсируя, точно живой, освещая болото неживым зеленоватым светом.

– Куда луч с болотного фитиля падает – туда и иди, – напутствовал Глот. – А как дойдёшь – брось в проточную воду.

– Помню, братец, – проворчала Мара, принимая из перепончатой лапы гнилушку. – Ещё не все мозги, пока среди людей жила, порастеряла. Против яда так же действенно снадобье?

– Кого спасать собралась? Неужто старого ворона? – снова булькнул горлом болотный царь.

– Его, паскуду, я первым сожру, – облизнулась Мара и поднялась.

Огонёк в гнилушке заиграл ярче, протянул меж осоки и кочек тонкую полоску света, и Мара пошла по ней, как по тропе. Навки вспорхнули, стрекоча:

– Благодарность батюшке! Благодарность!

– Вернусь, когда дело справлю, – отмахнулась Мара.

И втайне ликовала, слушая за спиной возмущённое бульканье Глота.

Потерпит жирдяй, не переломится, тут бы сил набраться да беглецов настичь, а если каждому своё добро отдавать – то с чем в итоге останешься?

В городе, значит, надо ухо востро держать. Узнает ворон, что медведица по его душу явилась – взбаламутит всё птичье царство, а внучку упрячет так, что с фонарем-гнилушкой не разыщешь. Тут тоньше надо, терпеливее. Может, от отравленной воды чутьё потеряет, а Мара к самому Гнезду подберётся. Обида на Оксану ещё клокотала в груди, но и она не была так важна, как девчонка. Вот где кровь от крови медвежьей! И где она теперь?

Луч вёл сквозь бурелом и овраги, мимо ручьёв и муравейников. Сгибаясь в три погибели, Мара почти ползла, пачкая пальто прошлогодней хвоей и грязью, носом тянула воздух. Вот показалось – донёсся слабый запах Оксаниных духов. Вот кто-то прошелестел по листьям, дрогнули и разошлись позади еловые ветви.

Мара медленно повернулась, и на какой-то миг ей показалось, будто видит Оксану – её куртку, её распущенные встрёпанные волосы, в удивлении распахнутые глаза. Хотела позвать, но моргнула – и морок исчез. Вместо знакомой женской фигурки меж елей выросла лосиная туша.

– Сохатый! – ахнула Мара.

Лось повернул к ней слепой, выклеванный птицами глаз. На шее шкура почти отгнила и висела лохмотьями, перевитая жилами и белесыми нитями грибницы. В другом, здоровом глазу лося Мара видела перевёрнутое отражение Альбины. Она что-то силилась сказать, может, предупредить о чём-то, но губы лишь беззвучно шевелились.

Раздув ноздри, Сохатый выдохнул смрад разложения, безысходности, осенней тоски, холодных ночей, отчаянье пропавших детей, страх заплутавших и покинутых. Он умирал – и вместе с ним умирал и разлагался Лес. Кто-то убивал его. Кто-то чужой – руками или помыслами.

И Мара вдруг поняла совершенно ясно, что, если не найти и не спасти Альбину, весь мир рассыплется прахом. А поняв, запрокинула лицо и тоскливо завыла.

Глава 17

Мраморный глаз

Михаила из-за сочетания имени и отчества прозвали Горбач, он знал об этом и не обижался, иногда неумело пародируя говорок генерального секретаря.

– Мы уже опросили Артёма, – делился он с Белым, пока они шли по коридорам. – Нужно теперь, так сказать, углу́бить показания. Вы, Герман, правда нюхач?

– Одоролог-криминалист, – поправил Белый, проверяя, надёжно ли держатся в носу новые марлевые шарики.

– И, если человек врёт, сможете без детектора узнать?

– Не всегда, но возможно. Химический состав пота изменяется в стрессовых ситуациях, это чувствуют животные, и это чувствую я. Думаете, мальчик врёт?

– Да ситх его знает! – Михаил аккуратно раскрыл дверь, пропуская Белого вперёд. – Ну вот, Артёмка, как и обещал. Привёл к тебе познакомиться дядю Германа. Он гениальный сыщик, у которого не только глаз, как у орла, но ещё и нюх, как у собаки. Помнишь, как в мультике?

– Мне тринадцать, – оскорбился мальчишка. – Я уже не смотрю мультики!

Он настороженно проводил Белого взглядом. Обычный мальчишка, каких полно – модная стрижка с выкрашенной прядью, худи с дурацкой надписью, джинсы. Женщина, сидящая рядом с ним, держала его за