Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

я как раз сверял смету на кровельное железо, в контору вошла Варвара Павловна. За ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял лакей в ливрее, явно не принадлежавшей ни одному из известных мне домов. Ливрея была скромной, темно-зеленой, без шитья, сидела безупречно.

— Григорий Пантелеевич, — в голосе Варвары Павловны звучали стальные нотки, — посланник от мадам Давыдовой.

Лакей шагнул вперед и, не кланяясь, но и не выказывая пренебрежения, протянул мне сложенный вдвое листок плотной французской бумаги, запечатанный каплей черного воска без оттиска. Анонимная печать. Еще одна деталь в копилку.

Я вскрыл послание. Тонкие, летящие строки, написанные женской рукой, гласили предельно коротко: «Мадам Давыдова будет иметь удовольствие принять Вас сегодня в полдень для осмотра дома. Прошу быть точным». Ни подписи, ни комплиментов. Не приглашение, а вызов на дуэль.

— Передайте мадам, что я буду, — сказал я лакею, возвращая ему пустой взгляд. Он кивнул и удалился.

— Вы уверены? — озабоченно спросила Варвара Павловна. — Все это похоже на ловушку.

— Не беспокойтесь за меня, — ответил я. — В худшем случае я просто вернусь сюда.

Оставшиеся два часа я посвятил подготовке.

Первым делом — внешний вид. Я отмел мысль о щегольском фраке. Пытаться выглядеть аристократом — значит заранее признать свое поражение, выставить себя нуворишем, отчаянно рвущимся в высший свет. Моим оружием должна была стать моя сущность.

Я выбрал строгий сюртук из лучшего английского сукна — темно-серого, почти мышиного цвета. Идеальный крой, ни одной лишней складки. Белоснежная рубашка с жестким воротничком. Куплены специально для этого случая. Сапоги, начищенные до зеркального блеска, но без щегольских кисточек. Все это говорило не о праздности, а о деле. О точности. О капитале, вложенном в качество. Этот костюм был моим рабочим инструментом, таким же, как штихель или микрометр. Он не кричал о богатстве — он его констатировал.

Пока Гаврила запрягал лучшую пролетку, я вернулся в свою каморку. На верстаке, среди чертежей и инструментов, лежала моя старая лупа. Я повертел ее в руках. В этом мире камней и металлов она была моим скипетром и державой. Моим пропуском туда, где слова теряют цену, а значение имеет истинная природа вещей. Я сунул ее во внутренний карман сюртука — как талисман, напоминание о том, кто я есть на самом деле: эксперт. Человек, способный отличить настоящий алмаз от стекляшки, а чистый замысел — от интриги с двойным дном.

Всю дорогу до Галерной я прокручивал в голове предстоящий разговор, калибруя каждое возможное слово и жест. Моя задача — заинтересовать ее как единственный подходящий инструмент для решения ее, пока неизвестной мне, проблемы. Я не проситель, который пришел покупать дом. Я — специалист, прибывший для оценки сложного и, возможно, дефектного актива. И именно я, а не она, буду принимать окончательное решение. Еще и этот Оболенский…

Экипаж свернул с шумного Невского в тихие улицы Адмиралтейской части. Стук копыт по брусчатке стал глуше, словно мы въехали в другой акустический мир. Здесь не было криков разносчиков и грохота ломовых телег. Тоько редкий перестук подков дорогих рысаков да шелест платьев на широких тротуарах. Воздух стал другим — влажным, пахнущим близкой водой каналов. Я ехал по вражеской территории, каждый фасад и герб над воротами смотрели на меня с надменным безразличием. Они были здесь всегда. А я — пришлый. Чужой.

— Приехали, барин, — ипроизнес Гаврила.

Экипаж остановился перед строгим фасадом из темного гранита. Плиты были отполированы до такой степени, что в них мутно, как в темной воде, отражался серый питерский небосвод.

Дверь открыл дворецкий: высокий, седой француз с глазами, полными безнадежного смирения человека, который уже похоронил и своего хозяина, и самого себя. Фрак был безупречен, однако локти лоснились от времени. Прошка был прав — декорация.

— Месье Григорий? — сухо позвал он. — Мадам ожидает вас. Прошу.

Меня повели через анфиладу комнат. Пронизывающий, склеповский холод от мраморных плит пробирал даже сквозь толстые подошвы сапог. Пахло ароматом увядших фиалок. На ходу я сканировал пространство. Стены — в три кирпича. Идеальная звукоизоляция, можно хоть кузницу ставить. Потолки — четыре метра. Окна гостиной выходят на север… Господи, да это не гостиная, а готовая геммологическая лаборатория! Кто бы ни строил этот дом, он думал о деле, а не о балах. Или о тайнах.

Меня провели в безжизненную гостиную. На стенах остались светлые прямоугольники от снятых картин. Уцелели лишь несколько акварелей с видами Парижа. Ностальгия? Или намек на пункт назначения? Часть мебели была укрыта белыми саванами чехлов, а в огромном мраморном камине не было огня. Взгляд выцепил крошечную деталь на каминной полке — забытую мужскую перчатку из тонкой кожи. Забыта или оставлена намеренно, как символ того, что хозяин еще может вернуться?

Дворецкий указал на кресло и бесшумно удалился. Я, проигнорировал приглашение и подошел к окну, выходившему в заросший, одичавший сад.

Скрипнула дверь в глубине анфилады. Я обернулся.

Из полумрака в полосу света вышла женщина. Силуэт, походка, чуть склоненная голова — что-то смутно знакомое, как мелодия из сна.

Она остановилась в нескольких шагах.

И мир остановился.

Сердце споткнулось, пропустило удар и забилось где-то в горле, бешено, как пойманная птица. Не может быть.

Только одна женщина в мире почему-то вызывала во мне такую бурю.

Аглая де Грамон.

Глава 26

Сердце споткнулось и заколотилось о ребра так, что глухой стук, казалось, разносился по всей мертвой гостиной. Ладони мгновенно взмокли. Аглая де Грамон. В голове — ни единой мысли, лишь мальчишеское «не может быть». Тело, в очередной раз предав, напряглось, готовое то ли к бегству, то ли к неуклюжему, рабскому поклону. Идиот.

Рваным вдохом я втянул воздух, пахнущий увядшими фиалками. Холод. Вот за что нужно цепляться. Не давая себе утонуть в ее взгляде, я резко отвернулся и в два шага оказался у огромного, до самого пола, окна. Ледяное стекло остудило лоб. За ним, в заросшем саду, ветер терзал голые, черные ветви старых лип. Дыши, Звягинцев, дыши. Это не женщина. Это переменные в уравнении. Анализируй. Не чувствуй. В мутном стекле отразилось бледное лицо с темными кругами под глазами. Во взгляде смешались усталость и несвойственная этому телу жесткость. Все, Гришки больше нет. Есть мастер. Нет, нужно срочно сводить самого себя к местным куртизанкам. Решено, завтра пойду к ним — мильчишки ради.

— Прошу вас, господин мастер, присаживайтесь.