Физрук: на своей волне 2 - Валерий Александрович Гуров

подпишу распоряжение о твоём увольнении без служебной проверки. И я проведу педсовет для выяснения всех фактов. Ты подготовишь свои аргументы, документы, свидетелей — я дам тебе слово на заседании. Понимаешь?

Я понимал, что директор пытается выкрутиться и переложить ответственность, а заодно закруглить разговор. Я выдержал его взгляд.

— Подготовлю-то я подготовлю, — ответил я. — Если понадобится. Вот только разговор сейчас не об этом.

Леня кивнул медленно, взвешенно.

— Володя… — он на секунду замялся, словно подбирал слова. — Спасибо, что не дал мне закрыться бумагами. Мне это нужно было услышать. Ты прав, нельзя сдаваться.

Такой настрой директора мне уже нравился куда больше.

— Знаешь, — продолжил Леня. — Сначала я подумал, что тот наш первый разговор был… ну, ради красного словца. Что ты не собираешься ничего делать, а просто взял себе дополнительную ставку. Хотел подзаработать, пока всё окончательно не рухнуло. Ну а что, ещё неделю назад никто из этих ребят вообще не появлялся на уроках. Я думал, что школа им до лампочки. Что и ты… ну, просто очередной герой на один день. Но… они начали ходить. Каждый день.

Я внимательно слушал это «откровение».

— Не знаю, как тебе это удалось. Что ты сделал, что сказал… но это факт. Они ходят. И субботник… — Леня качнул головой. — Меньше всего я ожидал, что на субботник придёт именно 11 «Д». Если бы мне кто сказал, я бы не поверил.

Он на секунду задумался, опёрся локтями о стол, сцепив пальцы.

— Так что теперь я вижу, что ты настроен решительно. Ты ведь правда готов идти до конца, да?

Я чуть кивнул.

— А я не умею иначе, — ответил я.

Леня снова молчал, долго. Видно было, что в голове у него уже крутятся мысли о том, что делать дальше. Планировать, думать, выстраивать шаги.

Я видел по глазам, что директору было тяжело. Вся его внутренняя борьба сейчас читалась как на ладони. Он не был плохим человеком, просто за годы работы научился выживать в системе, где выживают только те, кто не высовывается.

Должность директора — это ведь не просто кресло. Это тёплое место, пригретое, аккуратно выстланное отчётами, бумажками, согласованиями и проверками. Тихая гавань для тех, кто хочет прожить жизнь без потрясений. Многие мечтают попасть на это место — и не потому, что хотят изменить школу, а потому, что хотят стабильности.

Я понимал, что если Леня останется в рамках правил, всё у него будет идеально. Никаких проблем… максимум — переведут в другое учебное заведение, повыше, когда эта школа закроется. Может, даже место в управлении или министерстве.

Но после того, что я сказал, директор уже не мог сделать вид, будто не понимает. Леня услышал главное — за каждую «бумажную стабильность» платят чужими судьбами. Судьбами тех ребят, которые ещё только ищут, за что зацепиться в жизни. И если Леня сейчас выберет тишину, то выберет предательство.

Наконец директор, похоже, всё переварил. Он долго крутил ручку между пальцами, что-то взвешивал и прикидывал. Потом выдохнул, будто принял внутреннее решение:

— Я сейчас позову завуча. Попробуем поговорить все вместе. Думаю, мы сможем прийти к какому-то консенсусу.

Слово «консенсус» в его устах прозвучало как-то особенно наивно, будто он сам не до конца верил в то, что говорит. В консенсус с Мымрой я верил примерно так же, как в то, что волк и ягнёнок смогут договориться… Консенсус — это, по сути, соглашение союзников. А завуч союзником мне не была и быть не могла. Мымра — это не человек, с которым ищут общее решение. Это человек, с которым воюют, причём на истощение.

В лучшем случае с ней можно искать компромисс, но и на компромиссы я не иду. Компромисс — это когда обе стороны по чуть-чуть предают себя ради покоя. А я таких игр не люблю.

Глядя на её взвинченное состояние, я понимал, что даже если она вернётся в кабинет, ни о каком «договоримся» речи быть не может. Соню сейчас разрывает желание меня стереть с лица земли. И Леня, похоже, этого просто не видит, раз всё ещё надеется на педагогическую дипломатию и на возможность «всем быть довольными».

Что ж, пусть пробует. Отказываться я не стал — любая попытка урегулировать всё «мирно» в его понимании только укрепит мою позицию потом. Если не попробуешь, то не узнаешь, а если не узнаешь, то потом всю жизнь будешь думать, что компромисс был возможен. Пусть убедится сам.

Леня уже потянулся к телефону, снял трубку — и… замер. Рука застыла в воздухе, губы приоткрылись, но ни слова не последовало. Он сидел с вытянутым лицом, словно в ту же секунду понял, что звонить уже поздно.

Я нахмурился, прислушиваясь. И через мгновение стало ясно, что в приёмной, где сидела секретарша, кто-то начал говорить на повышенных тонах.

Мы с директором переглянулись.

— Что там? — спросил я спокойно, хотя уже догадывался.

— Боюсь… ничего хорошего, Владимир Петрович, — прошептал Леня, аккуратно кладя трубку обратно на рычаг.

И почти сразу из-за двери послышалось:

— Нельзя! Вас не вызывали! — говорила секретарша.

— Ах, не вызывали⁈ — донёсся мужской голос, звенящий от возмущения. — Да я сейчас сам войду, и посмотрим, кто здесь кого вызывает!

Дверь распахнулась, и в кабинет директора вбежал мужик. Широкий, со вздувшимися венами на шее, глаза вытаращены от ярости. Он не церемонился — огляделся и впился в меня глазами.

— Слышь, чмо, это ты Владимир Петрович?

Я вскинул бровь, поднимаясь со стула и понимая, что этот товарищ не намерен вести диалог.

Так и произошло: после моего подтверждающего кивка кабан метнулся прямо на меня с визгом.

— Да я тебя прямо тут на хрен урою!

Вон как…

Я действовал автоматически — никто в таких ситуациях не думает долго. Шаг в сторону, короткий удар в подбородок — и мужик рухнул. Тело повалилось на пол.

Леня вскочил, глаза округлились. Секретарша вздрогнула, в горле застрял невнятный крик.

Я наклонился, проверил пульс у человека на полу — есть, сердце вполне себе бьётся. Он в глубоком нокауте, но дышит ровно, а значит, сознание вернётся.

— Кто это? — сухо спросил директор.

Секретарша, дрожа, выдавила едва слышно:

— Это… это папа Валентина Волкова из 6 «Б»…

Твою же мать, у меня внутри все похолодело.

Глава 21

Леня с выпученными глазами глядел то на меня, то на тело, растянувшееся на полу. Секретарша, побледневшая до синевы, хлопала ресницами.

Я понимал их реакцию. Острые ощущения у них сейчас были — дай бог каждому. Всё-таки не