Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

пока не трогали, но он понимал, что рано или поздно и до него дойдет очередь. Он по-прежнему ежедневно ходил на работу, но почти перестал общаться с сослуживцами: во-первых, знакомых на работе оставалось все меньше, а во-вторых, он теперь никому не доверял. После работы он сразу шел домой, все в тот же опостылевший гостиничный номер – квартиры обещанной ему так и не предоставили, а по воскресеньям ходил гулять по городу, иногда добирался до Нескучного сада, но чаще ходил по бульварам, сидел на скамейках, иногда читал, иногда сидел просто так.

В то октябрьское воскресенье он пришел на Тверской, прошелся пару раз из конца в конец и уселся на скамейку почти напротив Малой Бронной. Читать не хотелось. «Какой же я идиот, – привычно думал Петр Николаевич. – Как я мог поверить немцам, как я мог сюда приехать? Веру надо было слушать, теперь выхода нет, все пропало, Андрюшу никогда не увижу». Горло перехватило, он почувствовал, что плачет – он теперь часто плакал, когда оставался один.

– У вас что-то случилось? – услышал он тихий женский голос.

Петр Николаевич поднял заплаканные глаза и увидел, что рядом с ним на скамейке сидит женщина. Молодая, лет тридцати. Блондинка. В черном пальто.

«Ну, вот, и за меня взялись», – подумал Петр Николаевич. Внезапно вспыхнувшее чувство опасности мгновенно высушило слезы, он прокашлялся:

– Что вы, у меня все хорошо, просто что-то в глаз попало.

– Нет, – сказала женщина, внимательно глядя ему в глаза, – у вас что-то случилось.

Почему Петр Николаевич ей поверил, он и сам сказать не смог бы. Но поверил, хотя и не сразу. То ли серые ее глаза, в которых он увидел такое же, как у него, одиночество, то ли участливый, без улыбки, голос – но вот поверил, надо же.

– Так они с мамой и встретились, – рассказывала Ирина. – Два одиноких человека перед лицом бесчеловечной системы. Мама говорила, что и он, и она больше всего именно от одиночества страдали, от того, что не с кем поговорить, некому рассказать то, что они поняли про национал-социалистов и про их власть. Это в октябре было, в сорок третьем, а осенью сорок четвертого уже я родилась. Они поженились, отец переехал к маме, у нее комната была большая на Малой Бронной, близко от того места, где они впервые встретились. Вы не удивляйтесь, Андрей Петрович, что брак их зарегистрировали, я подробностей не знаю, наверное, тот брак, с вашей мамой, он считался как отношения с нежелательным иностранцем… Ну, вы понимаете…

– Я не удивляюсь, я понимаю, – сказал Андрей. – А потом?

– А что потом. Я не все знаю, я же маленькая была. Знаю, что он писал туда, ну, вам. Не знаю, доходили ли письма…

– Не доходили, – сказал Андрей. – Мама ему тоже писала все время, но ответа не было.

– И к нам от вас письма не доходили… А потом папу арестовали. Мне четыре года было, я этого не помню, мама рассказала, когда я выросла. В справке о реабилитации написано, что в лагере было заведено новое дело на него, и по этому делу его расстреляли 17 декабря 1948 года. Но кто знает, правда это или нет. Отмечаем эту дату как день папиной смерти. Мама до его ареста работала машинисткой, потом выгнали с работы, конечно, пошла работать уборщицей, меня-то кормить-одевать надо было.

«Мне, значит, девять лет было, когда его убили, – подумал Андрей, – а я ничего не знал».

– Потом мама заболела, – продолжала Ирина. – Я как раз школу закончила и сразу тоже пошла уборщицей – надо было как-то жить. Убирала в одном учреждении, Сашу вот там встретила…

– Очень красивая была уборщица, – улыбнулся Саша.

– Ну, да, мы быстро поженились, мне восемнадцать было, Саше двадцать три, мама еще успела Катьку увидеть, уже не узнавала никого. Я ей Катьку показала, она вдруг руки протянула: «Ирочка, Ирочка». Решила, наверное, что это я маленькая, хотя и не похожи совсем. Катька в Сашу – смуглая, черноволосая, у нее в детстве вечно проблемы были из-за этого.

– Не только из-за этого, – сказал Саша, – еще и из-за моей биографии.

– То есть? – спросил Андрей.

Оказалось, что и у Сашиной семьи жизнь сложилась не гладко: отца его репрессировали в сороковом, мать выслали из Москвы, воспитывала его тетка. После разоблачения культа в 1962-м мать вернулась, получила комнату, Саша окончил историко-архивный, нашел работу, тут и Ирину встретил…

– Как вы меня нашли? – поинтересовался Андрей.

– Я же в архиве работаю, – сказал Саша. – Не в том, конечно, куда вы ходите, туда меня бы не взяли, но заходил в ваш архив к знакомому, увидел у него на столе ваш формуляр.

– А откуда вы узнали, где я в Москве живу? – спросил Андрей, хотя все его подозрения уже давно рассеялись.

– Иностранцев в основном во «Фремдгасте» селят. А вы женаты, Андрей Петрович?

– Да, – улыбнулся Андрей, – но не так романтично: не попалась мне в свое время красивая уборщица. Ее Ниной зовут, мы уже несколько лет вместе. У нас вообще женятся позже, чем у вас.

– Я уже не уборщица, – Ирина тоже улыбнулась. – Литературу в школе преподаю.

Так и появились у Андрея в Москве родственники, Ирина, Саша и их дочка Катя, и он заходил к ним всегда, когда бывал в Москве.

* * *

– Гулять идете, герр Рихтер? – спросила Андрея коридорная. – И правильно: сегодня такой чудесный вечер. Только в Москве бывают такие вечера!

Андрей улыбнулся: вечер и правда обещал быть приятным, но не из-за погоды – Андрей шел к Шереметьевым. По знакомому уже много лет маршруту, на метро до станции, которую он про себя продолжал называть «Обувная», дворами, в подъезд кирпичной пятиэтажки, на четвертый этаж…

«Как Катюша выросла», – думал он растроганно, выпутываясь в тесной прихожей из плаща, передавая Ирине пакет с подарками, пожимая руку Саше – пожатие у того было железное, мизинец правой руки как-то странно выгнутый внутрь, как коготь впивался Андрею в ладонь. «Прямо красавица. Была пигалица, стала красавица…» Глаза у красавицы при виде мешка с подарками загорелись, она взяла его, сказала спасибо и тихо отступила в свою крохотную комнатку.

Да, это был совсем другой дом – не хлебосольный открытый московский дом Ковалевых, не чопорный номенклатурный дом Рихарда, не одинокая комфортабельная холостяцкая берлога Лобанова. Две небольшие комнаты – в одной Саша с Ириной, в другой, совсем крохотной, Катя. Очень скромно, чтобы не сказать бедно, но предложение присылать деньги отвергли решительно – боялись, скорее всего: в НР гражданам не разрешалась иметь иностранную валюту, это было чуть ли не уголовное преступление.

«Да я вам энэровские рубли буду привозить!» – горячился Андрей, но сестра была непреклонна