Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

половиной, вечной проблемой было найти хоть какие-нибудь туфли. Андрей пробежал Первую линию бегом, свернул по Малому на Третью, вбежал в больницу. Еще ничего не понимая, кричал врачу: «Что с ней?! Как она? Я хочу ее видеть!»

За бликами очков глаз доктора было не видно, но голос его ничего хорошего не сулил, и Андрей вдруг все осознал, замолчал, ссутулился, сел на стул в коридоре.

– Надежда есть, – говорил доктор, нависая над ним. – Надежда всегда есть, но состояние очень тяжелое. Три ножевых ранения в грудь, вы понимаете, задето сердце. Мы делаем что можем.

– Можно, я тут посижу? – спросил Андрей.

Надо сказать, что полиция сработала на удивление четко, напавшего на Веру-маленькую ублюдка поймали к утру, и к утру же она умерла. К тому времени раны зашили, Веру перевезли в палату. Андрея к ней пустили, он сидел, смотрел на многочисленные трубки, воткнутые в нос, в вену, еще куда-то в грудь, держал Верину холодную руку, смотрел на бледное, как-то вдруг постаревшее лицо, молился – никогда до этого не молился, но с тех пор запомнил: помогает, даже если не помогает. Вера в сознание не приходила, но часов около четырех вдруг открыла глаза, сфокусировала взгляд на Андрее, и он ощутил легкое пожатие руки. И все. Монитор над кроватью тенькнул, зубчатая линия спрямилась… Он еще посидел, надеясь на что-то, но тут вбежали врачи, его оттеснили, обступили Веру… Через минуту один из врачей распрямился, повернулся к нему и сказал: «Мне очень жаль».

1964-й впервые решили не встречать. Не накрывать большой стол белой скатертью, не ставить на стол семейный зеленый хрустальный графин, невесть как переживший все потрясения. Не было настроения праздновать: мама болела, Зоя молчала, у Андрея все валилось из рук, ничего не мог делать, двух страниц подряд не способен был прочесть. Вспоминать ту зиму Андрей не любил, хотя иногда воспоминания накатывали такие яркие и точные, что он даже жмурился. Как он на углу высматривал Веру-маленькую, а рядом стояла припаркованная оранжевая машина, и он еще подумал, что она подошла бы по цвету к ее зеленому пальто. Как умерла мама, и как ее выносили из квартиры два тщедушных с виду санитара и грузили в скорую – сноровисто так грузили, ловко, а он бежал рядом, мешая им, и все время боялся, что уронят. Как на похоронах матери, после отпевания, когда гроб уже поставили у могилы, к Андрею подскочила нищенка и зашептала, брызгая слюной в ухо:

– Денежку-то, денежку в гроб положил ей?

– Зачем? – брезгливо отстраняясь, спросил Андрей.

– Ей надо. Душа же на всю жизнь уходит. Много не клади, ей там вверх, в гору идти, а немного надо положить, обязательно.

Андрей тогда, конечно, ничего в гроб класть не стал, нищенке сунул какую-то купюру, но неприятное чувство долго не отпускало – будто пожалел для матери денежку…

Это был март, а в апреле захандрила Зоя. Андрей уже давно заметил, что она сильно похудела, полные руки, которые он помнил с детства сильными и мягкими, как-то ссохлись и сморщились – Зоя поднимала их к глазам, печально смотрела, показывала молча Андрею – вот, мол, во что я превратилась. Съездили, сделали анализы, подтвердилось то, что они оба и без анализов уже знали. Болей не было совсем, Зоя просто лежала целыми днями, молчала, дремала, иногда садилась на кровати, иногда бродила по квартире, старалась что-то прибирать по привычке. Андрей приносил ей еду – что она там ела, название одно, что еда, – заходил по вечерам, вернувшись из библиотеки, сидел с ней.

Болела Зоя недолго, в начале июня однажды вдруг сказала Андрею по-русски: «Позови врача». Андрей вызвал скорую, Зою увезли, наутро он пришел к ней в больницу, она лежала вдруг резко похудевшая, восковая, с заострившимся носом, голова повязана платком – никогда платков не носила. Андрей посидел у постели, понимая, что вот и кончилась его привычная жизнь, что он остался один и что его ждет впереди – неясно. Почему-то вспомнилось, как несколько лет назад Зоя сказала ему, как завещание – по-французски, она с ним всегда говорила по-французски: «Запомни, мой мальчик, в чьи бы глаза ты не смотрел, ты всегда смотришься в зеркало. Запомни».

– Je n’oublierai jamais, няня, je ne t’oublierai jamais[18]…

Часть третья

Глава 18

Тогда, много лет назад, ровно в половине седьмого Андрей стоял у третьей слева колонны Большого театра – очень волнуясь и чувствуя себя участником какого-то дурацкого шпионского фильма. Тут же у колонн стояли люди, в основном молодые, поодиночке и парами – кто-то поглядывал на часы, кто-то нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Обычное место встреч, понял Андрей, и в это время кто-то тронул его сзади за локоть.

– Андрей Петрович?

Давешний прохожий с Тверской, в той же куртке и кепке, и совсем не старый, немногим старше Андрея (впоследствии оказалось, что ровесник).

– Здравствуйте. Меня зовут Александр Семенович. Можно просто Саша.

– Откуда вы меня знаете? – спросил Андрей.

– Для вас это, наверное, будет неожиданностью, но я женат на вашей сестре.

– Что? – изумился Андрей. – У меня нет никакой сестры!

– Есть, – ответил Саша, – идемте, я вам все расскажу.

Шли молча и довольно долго, петляя и делая неожиданные повороты, – по Большому Черкасскому переулку, мимо какого-то дома с огромной рекламой «Народный камин», потом свернули на улицу Готфрида Федера, сели на метро и поехали куда-то на юго-восток – здесь Андрей не бывал никогда. Проехали станцию «Лионский проспект», вышли на следующей – названия Андрей не запомнил, что-то забавное – похоже на «Обувная»? Прошли дворами, вошли в подъезд пятиэтажного дома, поднялись по узкой и темной лестнице на четвертый этаж, Саша открыл дверь ключом, Андрей переступил через порог, вошел в тесную прихожую. Навстречу шагнула женщина – и у Андрея перехватило дыхание.

Он как-то сразу поверил, что да, это его сестра, хотя внешне непохожа совсем – невысокая, светловолосая, она стояла в дверном проеме, прислонившись к притолоке и сложив руки под грудью. Волосы зачесаны назад. В переднике. Руки полные («Как у няни Зои», – почему-то подумал Андрей).

– Здравствуйте, Андрей Петрович, – сказала женщина. – Я Ирина. Петр Николаевич был мой отец. Раздевайтесь, пожалуйста, проходите.

Прошли в комнату, сели за стол. Минуту молча смотрели друг на друга, потом Андрей, проглотив комок в горле, сказал:

– Значит, все-таки «был»… Расскажите мне всё.

И ему рассказали.

* * *

Осенью 1943-го Петр Николаевич окончательно понял, что его не выпустят к семье и, скорее всего, арестуют – арестовывали всех кругом. Его