Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

вовсе, в этих степных краях, где помощи ждать неоткуда и мирные путники иногда решали обогатиться за чужой счет, если точно знали, что им за это ничего не будет. Казак каждый раз снимал винтовку с плеча и ехал впереди, на разведку, вглядываясь в темноту.

— Степь любит осторожного, — ворчал он, — а смелого, но глупого — быстро хоронит.

Бауржан в такие минуты молчал. Он тоже готовил к бою свой карабин, и внимательно слушал степь. Иногда после короткой остановки он останавливал Луцкого, и указывал другой путь, более длинный, но безопасный. И каждый раз оказывалось, что он был прав. Бауржан чувствовал себя в этой бескрайней степи как рыба в воде.

Так, медленно и упрямо, мы добрались до Верного, а от него, через Пишпек на берег таинственного Иссык-Куля. И вот теперь, сидя на усталом коне у въезда в Пржевальск, я уже не был тем наивным пассажиром почтового экипажа. Дорога научила меня многому: терпению, осторожности, умению доверять тем, кто идёт рядом. Луцкий и Бауржан стали для меня не просто проводниками, а товарищами, без которых я бы не дошёл и половины пути.

В этом городе мне предстояло задержаться на долго и сделать многое. В Прживальске сейчас в качестве гарнизона стояла восьмая рота двадцать первого Туркестанского пехотного полка, пограничная команда Отдельного корпуса пограничной стражи и сотня казаков Семиречинского казачьего войска. Пограничники и казаки были тут людьми временными, они приходили в Пржевальск только весной и уходили осенью, но туркестанская рота жила здесь постоянно, круглогодично. Начальником гарнизона временно числился подполковник Иосиф Евдокимович Чепнов, командир батальона разведки этого же, Туркестанского полка. Именно из этих подразделений мне и нужно было набрать свою команду, для экспедиции. Транспортом, снаряжением и провизией меня тоже должны были снабдить военные.

— Рад, очень рад видеть в нашем захолустье такую знаменитость как вы! — В штабе гарнизона меня приветствовал лично подполковник Чепнов. — Мы признаться очень вас ждали! Не всегда, даже в Петербурге можно попасть на ваши лекции, а тут вы сами к нам приехали! Вы всенепременно должны нам рассказать о своих путешествиях! Сегодня же у меня дома соберутся все офицеры гарнизона!

Я покосился на Луцкого и Бауржана — оба стояли позади, делая вид, что изучают картины на стене штаба, но я видел, как казак хмыкнул в усы, а казах чуть усмехнулся краешком губ. Они прекрасно знали, что мне сейчас не до лекций, я устал до чертиков, а тут, я только слез с коня, а уже меня тащат на офицерский вечер.

— Господин подполковник, — сказал я, стараясь держаться вежливо, — честь оказана великая, но путь был долгим и тяжёлым. Позвольте мне сперва обмыть пыль дороги и привести в порядок бумаги.

Чепнов только отмахнулся, как человек привычный решать за других:

— Ерунда! Бани у нас хорошие, казачьи, через час будете как новенький! А бумаги… бумага подождёт. Живой рассказ стоит дороже любого отчёта. Мой адъютант выделит вам сопровождающего, он отведет вас на квартиру и всё организует!

В его голосе чувствовалась властность, но и добродушие. Лицо сухое, усы аккуратные, глаза серые — сразу видно, старый служака, привыкший командовать ротой в поле, а не сидеть в уездной канцелярии.

— Знай, вашбродие, — вмешался Луцкий, когда мы вышли из штаба, — подполковник человек крепкий. Служил ещё в Фергане, в партизанщине. Говорят, по-молодости и в разведке сам языков брал. На спиртное шибко крепкий говорят, так что не обмишурься вашбродье, спаивать будут, как пить дать!

Бауржан тихо добавил:

— Он у киргизов уважение держит. Но характер тяжёлый. Скажет — сделай, и ты делай. Спорить — себе дороже.

Я вздохнул. Всё складывалось так, что от воли подполковника Чепнова зависело не только то, как я устроюсь в Пржевальске, но и сама возможность моей будущей экспедиции. Люди, лошади, подводы, припасы — всё это числилось за гарнизоном. Без помощи военных я бы и шагу дальше не сделал, так что выбора у меня не было, с подполковником сориться мне не с руки.

Адъютант подполковника не подвел. Выделенная мне квартира оказалась уютной и хорошо обустроенной. Располагалась она в центре Пржевальска, как раз в нескольких десятков метров от штаба. Дом принадлежал русскому купцу, организовавшему в городе свечное производство и торговавшем с местным населением всем, чем придётся. Но даже такой богатый по местным меркам человек не был избавлен от обязанности принимать на постой офицеров и солдат гарнизона, и потому, чтобы не создавать себе и своим домочадцам неудобств, пристроил к особняку небольшой флигель, что и взял на себя роль гостиницы. В соседних квартирах, которых во флигеле было всего четыре, проживал сам подполковник, командир роты и начальник штаба. Бауржана и Луцкого поселили в той части казармы гарнизона, которую занимали казаки.

Оставив мулов на попечение Бауржана и местных казаков, бросив вещи в квартире, я тут же убыл в казачью баню, где меня действительно быстро привели в чувство и надлежащий вид. Распаренный, напоенный квасом и переодетый в чистое исподнее, я даже умудрился поспать несколько часов, перед вечерним застольем.

А вечером в квартире подполковника, действительно, собрались офицеры. В комнате теснились поручики и штабс-капитаны, казаки в черкесках, пограничники с зелёными околышами. На столе дымил самовар, стояли рюмки с водкой и тарелки с закусками — больше простое, солдатское угощение, чем офицерский шик. И все, как один, ждали рассказов.

Чепнов поднял рюмку:

— Господа! Сегодня среди нас человек, имя которого известно далеко за пределами России! — и, повернувшись ко мне, добавил: — Иссидор Константинович, прошу, не тяните, расскажите нам, как оно там, за ледяным морем!

Все взгляды уставились на меня. Я понял, что избежать рассказа не удастся, и мысленно приготовился снова возвращаться в прошлые зимовки, в пургу и холод, только теперь — под взглядами людей, жаждущих услышать про иной, далекий мир.

Утром я разлепил глаза с большим трудом. Голова трещала, как будто в неё воткнули топор. Выпито на вечере было изрядно. Подполковник Чепнов и правда оказался крепок на выпивку, а я, не вняв совету Паши всё же, наверное, решил с ним посоревноваться.

— Рассольчику, вашбродье! Или может стопарик налить, для поправки здоровья? — В спальню заглянул Луцкий, держа в руке глиняный кувшин. Казак сочувственно смотрел на меня, в его взгляде не было и капли злорадства или насмешки — Наш сотник после энтих вечеров завсегда с утра здоровье поправляет, а он крепкий зараза!

— Пить… — Простонал я, в