Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

— Хлеб есть?

— Нет.

Иногда это неверно. Где-нибудь здесь же, на виду, насыпано фунта три муки. Указываешь, — конфузятся или говорят:

— Христарам (Христа ради) собрали.

И ложь такая же больная, тяжелая, как вся их несчастная жизнь. Конечно, ничего у них, кроме этой муки, нет. И ничего, кроме "салмы" из этой муки, они не едят. На дворе же у них или "шаром покати", или осталась каким-то чудом тощая лошаденка. Стоит она без корма или жует старую солому и дожидается своей участи. Ее скоро "съашают".

Здоровые спят вместе с больными. Нары одни, и изба одна. Некуда деваться.

В Кочеганове в одной семье было сначала только трое тифозных. Четверо здоровых ожидали своей участи. Скоро лег один из здоровых, потом другой и, наконец, два последних члена семьи. Я застал всю семью в тифе. Рядом, вплотную, лежат отец, мать и пятеро детей. Укрыты плохо, — одежды на всех не хватило. Отец лежит почти без "одеяла".

В Курманай-Баше даже на "казенной квартире" лежат тифозные. Я спрашиваю старосту:

— Есть у вас больные?

Он отвечает:

— Да вон, рядом с вами, лежат. Голова и живот...

Здесь тифозным при мне еще ничего не давали. Больные жевали сухой хлеб, если был аппетит. В других селах, посещая тифозные избы, я заставал такие картины. Двое-трое лежат, а здоровые пьют чай с молоком и едят белый хлеб. Оглядываю избу, — обычная нищенская обстановка. Удивляюсь:

— Откуда белый хлеб? Лошадку продал?

— Нет, — отвечает, — бабушка давала.

Оказывается, "бабушка" (фельдшерица или эпидемическая сестра) дала молока, белого хлеба и сахара тифозным. Но у тех по большей части нет аппетита, или просто детям нечего есть, и больной отец отдает им свою порцию...

Земство на хлеб и молоко ассигновало киргизмиякинскому врачу 200 рублей.

— Ну, а чем вы предупреждаете тиф? — спросил я врача.

— Ничем. У нас нет никаких средств.

По здешними местам, слава Богу, что тифозных регистрируют. Есть углы (Четырманская волость) и даже целые медицинские участки, в которых нет врача, где больных даже не регистрируют. Люди болеют, заражаются, умирают, — часто никто этого не видит и не знает.

"Красного Креста" до сих пор нет в Белебеевском уезде.

Киргизмиякинский врач получает из всех углов приглашения прибыть к "больным".

— Приезжаю, — рассказывал мне врач, — иногда нахожу больных, иногда нет.

Татары хватаются за врача, как утопающий за соломинку. Земский отказывает в помощи. К кому же обратиться? Зовут врача, как бы к больным, а на самом деле, чтобы показать ему свою крайнюю нищету.

Голод, действительно, дошел здесь до "последней черты". Врач об этом давал знать и во врачебное отделение, и в уездный комитет, и земскому начальнику. Ответа ниоткуда не было.

— Хоть бейся головой о камень, — сказал мне один башкирин, описывая безвыходность своего положенья.

Он из беднейшей деревни Анясево. Было у него 2 лошади, 1 корова, 1 коза при 9 человеках семьи. Четыре голодных месяца боролся он с нуждой. Девять человек семьи у него осталось, скота же он съел без остатка.

Анясево и весь этот несчастный забытый район останется у меня надолго в памяти.

В Анясеве 540 дворов, из них около 150 безлошадных и безкоровных. Нужда ужасная. Помощи никакой. Продают уже перины, подушки. Но много домов, которым продавать нечего.

— Удивляюсь, как они живут, — говорит тамошний интеллигентный учитель-башкир.

Мы с ним обходили дома.

В избушку Каснефуддина Месфандинова еле вошли. Дверь похожа на окно, — так она мала.

Сам хозяин, человек лет 40, сидит на печке. Грудь у него открыта. На ней зияющая рана с гноем и огромная синеватая опухлость. Туберкулез грудной кости.

Жена у него слепая. "Шестеро детей. Скота нет, хлеба тоже.

— Ребята Христарам просят, — сообщил он.

Подают мало. Учитель когда даст пятачок или гривенник.

— Но у меня самого, — говорит он, — нет ничего. Хлеб дорогой, а жалованье маленькое.

Я дал больному денег. Он взял дрожащей рукой и заплакал.

Другая избушка принадлежит Зайнегабдинову. Он лаптарь. Но лапти на базаре стоять копейка за пару. Ребята побираются. По суткам семья не ест, когда ребятам не подадут. В избе холод, — топлива нет.

— Был я работником, — сообщает башкирин, — заработали 30 рублей и на все эти деньги посеялся. Зерна не взял.

В третьей избе 85-летний Тухфатулл Тухфатуллин тоже плетет лапти. Но старые руки не слушаются, и в день он еле зарабатывает копейку.

Учитель передает:

— Ученики просят меня теперь: "Отпусти поскорей!" Заниматься им нет охоты. Вялые. Падают в обморок.

Чтобы сэкономить топливо, несколько семей собрались в одну избу и живут в невозможной тесноте.

— Махан едят протухший, — передавал учитель, — мимо сарая пройти нельзя, тошнит, а они ашают...

Три дома уже объявили:

— Ищем продать "души". Невмоготу стало...

Но за 7,5 десятин дают только 40 рублей.

В Курманай-Бакше меня спрашивали:

— Народ мы глупый. Не знаем, куда гулять за помощью. Научи, ты знаешь. Больно плоха наша стала...

— Вы кого просили?

— Старосту, старшину, писаря, земского. Земский сказал: "Проси губернатора!" А до Уфы билет стоит 5 рублей. Лучше я хлеба на эти деньги куплю...

У них есть лес. Можно было бы дрова продавать, но в деревне никто не покупает, а на базар "тащить" нет лошади.

Приходили ко мне "зажиточные". У них есть "товарищеская", то есть купленная, земля. Продавать ее им. не хочется. Они надеются как-нибудь продержаться до весны. Хотят заложить из нее 62 десятины. Не знают, в каком банке и как.

В волостных правлениях с удовольствием посоветуют:

— Продавай "душу".

Но не научат, как выгоднее заложить землю в банке.

У дворов 20-ти заложить уже нечего. Хасан Тухфатуллин трое суток не ел. Вчера кто-то дал ему 3 фунта махана. Ашал. У него в семье четверо больных тифом.

— Что дальше буду делать — не знаю, — говорил он.

Фахрдин Богуддинов болен тифом. Больны и двое его сыновей. Здорова лишь девица-дочь. "Товарищескую" землю Фахрдин продал, последнюю лошадь проел. Есть нечего. Больные посылают дочь собирать милостыню. Но ей от них отлучиться нельзя.

"Шабры" знают о бедственном положении семьи и приносят изредка кусок хлеба. Этими приношеньями и живут. Если никто в избу не заглянет, — пролежат день без пищи.

У Ахмаджана Гильманова такое же положенье. Больны тифом сам, сын