О мясе, кулинарии и убийстве животных - Уайатт Уильямс

«Мы ходим туда, за этот знак, я ходил туда каждый год, с тех пор как научился твердо стоять на ногах».

Мы посидели в тишине, и он продолжил:

«Тебе стоит написать о наследии, вот о чем», – сказал он.

Я не сразу его понял. Я не расслышал слово, поэтому попросил повторить его, но и когда он сказал его так, что я разобрал его, я не понял, о чем он.

«О каком наследии?» – спросил я.

Он сказал, что наследие – это то, как его учили, то, как он выходил и учился тому же, чему учили его отца, точно так же, как учили отца его отца, и так далее.

«Так чему же ты там учишься?» – спросил я, показывая на пропадающий за горизонтом гравий.

«Первое, чему ты учишься, – это тому, как заваривать чай», – ответил он.

Через какое-то время мы развернулись, и он высадил меня в городе. Перед тем как выйти из машины, я сказал: «Кажется, здесь становится теплее». Я не имел в виду ничего серьезного. Просто наблюдение о погоде.

Он ответил: «Да, однажды все это место исчезнет».

* * *

Той ночью я решил пройти дальше за тот знак.

Когда я вернулся в свою комнату, Эндрю был уже дома вместе с исследователями, обсуждающими их планы на будущее, радиометки на морских зайцах, численности популяций и документы. Мы устроили небольшой обед в складчину. Я принес миску салата из привезенных из Калифорнии ингредиентов: лаймы, авокадо, помидоры черри и листья салата. Это обошлось мне в небольшое состояние. Ученый сделал два блюда из кита. Первым блюдом был нарезанный на тонкие идеально ровные прямоугольные куски мактака, посыпанные приправой Old Bay. Жир таял на моем языке. Второе блюдо – это приготовленный в собственном соку на медленном огне большой кусок мяса кита. Весь дом пропах этим запахом океана. Мясо разварилось как говяжье жаркое. Мы пили привезенный мной виски.

Около полуночи я сказал, что все еще не понимаю, в чем смысл. Что я остановился уже у знака НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ. Я сказал, что хочу знать, что было там, на другой стороне. Наверно, я все еще думал, что приехал сюда за чем-то, что можно было привезти с собой назад.

Некоторые из младших исследователей сказали, что пойдут со мной. Они говорили, что там, куда я собираюсь, видели белых медведей. Идти в одиночку было бы небезопасно. Они взяли с собой дробовик. Старший исследователь подвез нас до знака. Мы начали свой путь.

Для этой поездки я купил специальные ботинки. Они были с высокой голенью и водостойкими, со стальной вставкой у носка и с утяжеленным каблуком. Так что как только мы вышли на гравий, я почувствовал, как мои ноги медленно тонут под слоем камней. Мне приходилось вырывать ногу из земли, одну за другой, одну за другой.

Облака сгустились, ветер стал сильным. Ученые шли впереди меня, один из них держал руку на ружье. На протяжении часа или около того это было все, что мы делали: переставляли ноги и тащили их через гравий. Меня одолевало ощущение, что мы полностью выпали из времени, что были одновременно и день, и ночь, вчера и сегодня. Мысли блуждали.

Я собирался просто написать о ферме птиц. Я просто хотел найти приятное место под названием «Спрингер Маунтин». Я хотел, чтобы иллюзии больше не действовали на меня в продуктовых магазинах. Я хотел перестать быть наивным. Я шел туда, куда ведут меня нити исследования, пытаясь распутать все узлы своими пальцами. Я шел, куда бы они меня ни вели, а они привели меня в место, где солнце просто кружилось по небу, холодный ветер выжигал лицо, а тропа вела к концу земли, где ничего никогда не гнило, ничего не уходило, а история просто накапливалась слой за слоем, а потом прилипала к твоей подошве как мусор.

Я знал, чем это закончилось для Ахава, что он получил за свое требование от кита раскрыть «сокрытую в тебе тайну». То же, что случилось с Иовом. Я уже и не помнил эту историю, но на куртках китобойной команды с «Налукатака» были нашиты отрывки из Ветхого Завета с указанием главы и стиха. Я записал тогда те цифры в заметки. За ночь до этого я посмотрел на телефоне, что это за строчки:

Надежда тщетна: не упадешь ли от одного

           взгляда его?

Нет столь отважного, который осмелился бы

           потревожить его;

кто же может устоять перед Моим лицом?

Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему?

под всем небом все Мое.

Не умолчу о членах его, о силе

и красивой соразмерности их.

Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет

           к двойным челюстям его?

Кто может отворить двери лица его? круг зубов его —

           ужас;

крепкие щиты его – великолепие;

они скреплены как бы твердою печатью;

один к другому прикасается близко, так что и воздух

           не проходит между ними;

один с другим лежат плотно, сцепились

           и не раздвигаются.

От его чихания показывается свет; глаза у него

           как ресницы зари;

из пасти его выходят пламенники, выскакивают

           огненные искры;

из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка

           или котла[55].

В середине девятнадцатого века британский натуралист Альфред Рассел Уоллес подхватил лихорадку на острове Тернате в Малайском архипелаге. На протяжении нескольких лет до того момента, как он заболел, Уоллес собирал по миру птиц и насекомых. В предшествующие жаре дни Уоллес провел инвентаризацию своей коллекции и выяснил, что за предыдущие три с половиной года он собрал 620 видов бабочек, 2000 видов мотыльков, 3700 видов жуков и так далее, всего 8540 видов насекомых. Это было впечатляющее число, он ожидал, что сможет заработать, продав свою коллекцию музею в Англии. Но на остров Тернате он приплыл не за насекомыми. Он отправился туда, чтобы найти животных, мыслями о которых он был одержим: за райскими птицами, как он их называл. Он нашел их в джунглях Амазонки. Теперь он искал их здесь, на противоположной стороне планеты. В любом месте, куда он приплывал, если там было влажно и жарко, в тропиках по всему миру, он находил этих красивых птиц с ярким оперением и причудливыми клювами.

В последнее время его глубоко