Коронация всея Руси. Разговор, склоняющий к благоразумию - Евгений Александрович Ямбург

Я ненавижу тебя, человечество,

ты неизменно делаешь выбор в пользу

самых дешевых вещей, чтоб немедленно стать

их неотъемлемой частью,

и декорируешь этот распад узорами на акриле,

картинками декаданса в извращенных текстах попсы.

Ты упорно ищешь прекрасное в самом гнусном гнилье

вместо главного и сознательно слепо

бежишь от того, что хоть как-то похоже на жизнь.

Я ненавижу тебя, человечество,

ты ведь радо жертвовать целой вселенной в пользу

кирпичных коробок и радостей жизни; ты, с алтарей

сбросив любовь, водружаешь там постеры и зеркала,

чтоб наслаждаться своим отраженьем, невзирая на всю

его гнусность. И ты продолжаешь вопить беспрерывно,

хоть время для тишины, все стучишь и топочешь

в бесчисленных рейдах на кухню,

пока я пытаюсь сосредоточиться. О,

ты снова и снова при встрече

отводишь глаза, не реагируешь на звонки, но охотно

меняешь свои ядовитые зерна из пластика на мои

семена

и тупо глядишь сквозь меня, пока я твержу,

что люблю тебя, о человечество[10]!

Способность к творчеству укрепляет самостоянье человека («Самостоянье человека – залог величия его». А. Пушкин), бесконечно расширяя пространство его внутренней свободы. Между тем именно внутренняя свобода обеспечивает выстаивание и преображение личности в самых трагических обстоятельствах жизни, дает возможность «выжить и прожить, не потеряв образа человеческого». (Гинзбург Л., из эссе 1958 года «Торжество заката»).

Подлинное творчество – залог внутренней свободы? Да, но не всем людям выпадает трудное счастье создавать музыкальные, живописные и литературные шедевры. Как быть им? На этот вопрос спокойный мудрый ответ давал отец Александр Мень:

«Так вот, когда мы начинаем учиться отличать добро от зла, когда мы учимся в себе находить вот это поле битвы, как говорил Достоевский, тогда и начинается работа по выращиванию нашей духовности. Это дело каждого человека. Это величайшее творчество. Для того чтобы творить, необязательно создавать картины, симфонии, скульптуры. Каждый человек творит свою душу, каждый созидает свою личность. Но созидает ее не в пустом пространстве, а в соответствии с другим „Я“ и с вечным „Я“ божественным»[11].

Мне выпала редкая удача многократно слушать выступления отца Александра. Он не оставил мемуаров, но все его книги по сути автобиографичны, поскольку содержат личный опыт поиска Пути, Истины и Жизни. Одна из его книг так и называется – «В поисках Пути, Истины и Жизни; Магизм и единобожие: Религиозный путь человечества до эпохи великих учителей». Разумеется, ее смело можно отнести к жанру истории религии. Но меня, педагога, помимо исторического наполнения, в трудах отца Александра привлекает его творческий опыт освоения культуры. Причем одновременно светской и религиозной в их нерасторжимом синтезе.

До сих пор одним из моих любимых занятий остается чтение материалов к автобиографиям людей, оставивших свой глубокий след в культуре. Их дневники, заметки, стенограммы выступлений привлекают меня предельной откровенностью, способностью видеть жизнь без прикрас: такой, какая она есть на самом деле. Такого рода мемуары или подготовительные материалы к ним, казалось бы, с полным правом можно отнести к жанру литературы non – fiction.

Но с жанровым своеобразием не все так просто. Дело в том, что в отличие от историков, озабоченных точной регистрацией фактов, художники слова творят не только тексты, но и собственные биографии. При этом неизбежно происходит смешение художественного вымысла с автобиографией. Отделить одно от другого часто не представляется возможным. И дело не в том, что художник обманывает читателя, – они так своеобразно воспринимают внешний окружающий и собственный внутренний мир. Поди догадайся, что в мемуарах у человека с яркой художественной фантазией быль, а что небылица, художественное обобщение, метафора, высвечивающая суть переживаемого жизненного этапа. В частности такое смешение жанров прослеживается в мемуарах С. И. Параджанова[12].

Были – небыли

Сергей Иосифович был абсолютно свободным человеком, умудряясь оставаться таковым даже в лагере строгого режима, куда попал по облыжному обвинению, целью которого было сломать, унизить и опорочить мастера.

Свободным его делала буйная творческая фантазия. Такие люди мыслят метафорами. А метафора, говоря языком психологов, обеспечивает гештальт – целостное восприятие мира. Как после этого отнестись к рассказам С. Параджанова? Быль это или небыль? Судите сами:

В городе – военная реликвия – танк. Он стоит на пьедестале. Его обычно красят к 9 Мая. Танк на трассе – туристический объект. В нем отражаются огни салютов. Экскурсоводы, автобусы, иностранцы.

В самом танке – блат-хата. Наркотики, насилие, карты, сборище воров, торбохвостов и гоп-стопов (тех, которые срывают пыжиковые шапки).

Сюда по следу приводит охрана овчарку.

Овчарка лает на танк… Пытается влезть на постамент…

Ее расстреливают – думают, взбесилась…

Но вот уже другая собака так же яростно лает и неистовствует у постамента…

Тогда приказывают немедленно заварить люк… Танк снова красят… салют!

Это быль? Или еще один сюжет задуманного фильма? Бог знает. Но зато какая емкая метафора, отражающая суть переживаемой ныне переходной эпохи! Примечательно, что в ней содержится предвиденье. Метафора взята из письма Параджанова из зоны, написанного в эпоху позднего брежневизма, задолго до того, как салютом победы научились прикрывать циничное хищение и моральное оскудение.

Выравнивать общий вкус в стране

Нет, что ни говори, в который раз убеждаюсь, что подлинные художники – вещуны. Им в равной степени открыто прошлое, настоящее и будущее. До конца жизни оставаясь ребенком, Параджанов организовывал специальные выставки для детей. «Я хочу, чтобы выставку посетили дети, потому что сейчас пришло время искать, находить и реализовывать прекрасное, прекрасное вокруг нас – наши горы, небо. Надо уметь выражать страсти, видеть, любить и благоговеть. Мало любить! Надо благоговеть» (С. 175) И ставил новую цель: «Отсюда задача – выравнивать потребителя, выравнивать общий вкус в стране». Для решения этой проблемы дети наиболее пластичный и благодарный материал.

Казалось бы, с какого бока появляется эта «вкусовщина»? У страны в переходную эпоху масса других, более важных задач: политических, институциональных, социальных, экономических… А тут во главу угла ставится рафинированный эстетизм. А ведь Параджанов прав.

Не зря в выступлении (11 февраля 1965 г.) на суде, который состоялся в СССР над ним и его коллегой Юрием Даниэлем, Андрей Синявский сказал: «Вкусы и нормы, распространенные в советской литературе