Том 3. Переводы и комментарии - Анри Гиршевич Волохонский

Покинув стены и Лария берег.

И ежели впрямь он хочет услышать

Высокую речь о моих мыслях,

И если он мудр, скорее в дорогу!

И пусть, сгорая тысячекратно, подруга

Говорит: вернись! — и шею руками

Сжимая, в объятьях молит: помедли!

Она ведь ныне, как нам известно,

Невозможной страстью вечно исходит:

Едва извлечет он зачатую им же

«Богиню Диндима», так у несчастной

Огнем изнутри пламенеет лоно.

Готов понять, о новая Сафо,

Наставница Музы — тем и прелестна

Великая — Кекилием зачатая — Матерь.

454. XXXVI

Волузия анналы, сраные страницы

Рук летописания, перепись витая

В пламени витают в честь святой богини

Сына Купидона матери — Венеры.

Милая клялась мне: «Только б ты кончил

Топотать стопою мстительного ямба,

Тут же колченогому дымному Вулкану —

Пылкому супругу в миг любви и мира,

Поганейшей поэзии всех отборных метров

Справлю на растопку я в печь под наковальню!»

Ты, о рожденная лазоревым понтом,

Чтимая Идалием при попутном ветре,

Анконой и Книдским, в камышовых палках

Брегом, ты, которую Аматунт и Голги

Славят, и кабак Адрии Диррахий,

Улыбнись, богиня, изысканной жертве,

Удивительной клятве, изящному обету —

Да сверкнут чистейшим огненным пеплом

Сраные страницы рук летописания,

Перепись витая, Волузия анналы.

455. XXXVII

В похабной пивной вашей грязной компании,

За номером девять от околпаченной двойни,

С блядьми, с блядями (не вам одним ли?),

Где вся ваша кодла трясет мудями,

Смердит козлом да не оттуда ль?

Сидят рядами — две сотни иль сотня,

Но сотне или хотя бы двумстам вам —

Всем вам отсосать разве не дам я?

Да двери пивной размалюю херами,

Так, чтоб даже своих не узнать бы,

А все из-за милой, которая смылась

И там теперь с вами, о любви забывая,

Проводит время поочередно,

А то и разом. Ну что ж, тем хуже

Пусть будет ей же. А вы гнусь, мерзавцы,

Гнилая мелочь, все вы подонки,

И ты, волосан кельтиберийский,

Из самого кроличьего выскочил края,

Егнатий, козел с густой бородищей,

Который мочой трет испанскую челюсть.

456. XXXVIII

Тяжко бедному Катуллу, Корнификий,

Ей, Геракл, тяжко-тяжело мне,

Ей, скажу, как плохо мне, о боги!

Даже ты меня не утешаешь,

А к кому тогда и обратиться?

Даже ты ни слова не напишешь,

Я сержусь, но, может быть, утешишь

Ты меня слезливым Симонидом?

457. XLI

Амеана, томно изнывая,

Говорит: «Вот дашь мне тысяч десять,

Может, дам». Да в размах такого носа

Пусть формийский твой мот дает и тратит!

Это ж чистый медицинский случай,

Нужно доктора звать, родных и близких,

Чтоб одна не сидела без присмотра,

Вся во власти болезненных фантазий.

458. XLII

Эй, гласные! По одиннадцать стройся

в фалангу! Все как один встать в шеренгу!

Писчие плашки в каракулях наших

доски уносит гулящая шлюха,

на себе их прячет, отдать не хочет,

итак, в погоню, о эндекасиллабы!

Приметы такие (смотрите в оба!):

улыбка как в самом дешевом театре,

кошачий смех и петушиный хохот.

Догнать, окружить, голосить всем хором:

Шлюха, отдай нам наши каракули,

наши каракули, о потаскуха!

И ухом не ведет? Бардак ходячий,

худший из мыслимых, сквернейший из мерзких!

Но где там рассуждать, куда тут мыслить,

если тупая бронзовая сука

непоколебима и не краснеет?

Снова голосите громче и громче:

Шлюха, отдай нам наши каракули,

наши каракули, о потаскуха!

И снова она само равнодушие…

Так не возьмем ли новой стратегией?

Спойте шопотом: Чистая, честная

девушка, отдай нам наши каракули.

459. XLIII

Привет тебе, девушка с носом немалым,

С нестройной ножкой, с неясным взором,

С неловкими пальцами, с невнятной речью,

И неосмысленной и неизящной.

Ну что, подруга формийского мота,

Тебя красавицей славит округа?

Ты даже нашей Лесбии краше?

Ах, как неумно и неуместно!

460. XLV

Приникнув к лону влюбленной Акмы,

Говорит Септимий: «О моя Акма!

Если не люблю тебя отчаянной любовью

Вечно, как никто никого не может,

Пусть передо мною лев неумолимый

В Ливии и Индии под звездами Рака

В жаркой пустыне встанет, блуждая».

И под эту речь Амор им машет,

От души чихая слева направо.

Пурпурными губами, как при поцелуе,

К пьяным глазам дорогого друга,

Чуть приникая, говорит Акма:

«О милый Септимий! Седьмой ты мой, милый,

Семитысячный ты мой, о Септимиллий!

Видишь, я сгораю — сильнее и жарче

В нежном лоне моем твоего пламени пламень».

И под эту речь Амор им машет,

От души чихая слева направо.

И вот, воедино сливая дыхание,

С благими знаменьями вновь отплывают:

Единственная Акма дороже Септимию

Мира — от Сирии до Британнии,

Одному Септимию милому Акма

Творит усладу сладостной страстью…

Видел ли кто дорогу вернее,

Чем та, которой водит Венера?

461. XLVII

Поркий, Сократион — левая пара,

Всё при Пизоне, при старом Приапе.

Вас-то моим Вераньоле с Фабуллом

Смел предпочесть этот самый, моржовый!

То-то ведь вам носят блюдо за блюдом,

Чашу, конечно, за чашей. Однако

Вечно друзей моих мучает жажда.

462. XLIX

Внуков Ромула нынешних и древних,

Всю родню и даже нерожденных

Превзошедший речами, о Марк Туллий!

Вот привет тебе и от Катулла,

От меня, от прескверного поэта,