Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

«сегодняшняя гуманитарная теория» просто не может «проигнорировать такой культурный вызов» его подопечного). Или появление – мало чем отличающегося от предыдущего – образчика «аутогетеросексуальной эротики» Дмитрия Голынко-Вольфсона:

элементарные вещи

много места не занимают

видно, это формула современности

занимать места немного

если место причинное оно

соприкоснется с чем-нибудь посторонним

(вот она, эротика-то! – А. А.)

если место задымлено без огня без причины

ему сподручней с ничем соприкоснуться… –

ну и так далее. Хотя, разумеется, трудно отказать в достоинствах «лирическому опыту» Алексея Денисова:

я пытался любить я кликал

вызывал вызывал все зависло

нет наверное не сохранилось

вот опять не хватило ресурсов…

И уж конечно, только ярким вкладом в «современные поэтические практики» объясняется пристальное внимание столь солидного журнала к опусу Вячеслава Крыжановского:

«Шы мог написать тебе

тут и тепер» так как я прйьык

(прошу корректоров не вмешиваться в творческую ткань произведения! – А. А.)

с букьы большой настучав «Привет»

__-.-^ и о с®6е…

Кстати, последний автор демонстрирует похвальную трезвость и практицизм: «если я поэт то это стихи / то есть наоборот» – ясное дело, раз процитировали – то стихи, а раз стихи – то… сами понимаете.

Шанс застолбить себе местечко в литературе – заманчивая штука. Даже если вызывает в памяти старый анекдот про подсудимого, у которого «брат в Академии» (хотя и в банке со спиртом – поскольку родился уродцем…).

Вообще-то я б на месте поэтов обиделся. Избавившись от критики, подменив ее «актуальным» литературоведением, потеряли тот этап, когда над стихами просто размышляют, когда ими любуются, когда их кто-то любит и учит наизусть – когда они делаются частью живой культуры – до того, как стать «объектом» изучения. Это как если бы тебя из родильного дома, минуя детскую, школу, дружбы и ссоры, вообще всю жизнь, – прямо поволокли б в прозекторскую. Но для того чтобы обидеться, надо хотя бы самому чувствовать за собой иные достоинства, помимо «инновационных».

Что говорить, я этих стихотворцев понимаю. Понимаю и их «кураторов»: сочинять теории, изобретать новые поэтические «практики» – занятие не только вполне безответственное, но и страшно увлекательное. К тому ж льстящее самолюбию: лестно сочинять стихи – а тут сочиняют самих стихотворцев и даже разом целые «школы»! Вот как, без затей, объясняют нам мотивы, двигавшие одним из пионеров этой креативной деятельности, изобретшим «метареализм»: «требовалось максимально быстро и убедительно выдумать антитезу концептуализму, ставшему модным, фешенебельным». Михаил Эпштейн не растерялся, разумеется, и выдумал не хуже.

Стихотворцы на всю эту «паскудную алгебру» (это из лукавого эпиграфа к обозреваемому тому) не обижаются – и правильно делают. Предметом препарирования, за редчайшим исключением, оказываются образцово плоские, скучные, вымученные – попросту сказать, плохие стихи. Больше того, фабрикация именно такого сорта «текстов» поощряется и культивируется нашими «исследователями»: квазилитературоведение требует квазилитературы. И это неслучайно. Живой, объемный, не из пальца высосанный, а рожденный поэтический текст так просто к предметному стеклышку с бирочкой не пришпилишь. Вот тот же Эпштейн попробовал было со «спектром современных поэзий» разобраться и наплодил: концептуализм, постконцептуализм, «нулевой стиль», «шаржированно-гротесковый», неопримитив, собственно «метареализм», континуализм, полистилистку, поэзию «лирического архива» и черт-те что еще, пока не надорвался и не выдохнул с отчаянием: «каждый самобытный автор – это еще одна поэзия». Кто бы мог подумать.

Честно сказать, грех жаловаться и «интерпретаторам»: уровень их изысканий вполне адекватен предмету. Так что налицо самый что ни на есть классический симбиоз.

Особая прелесть этого симбиоза в том, что три четверти участвующих в данной игре теоретиков-интерпретаторов, по крайней мере тех, кто напечатался в томе «НЛО», – сами же и стихотворцы. И собственные их разбитые на строчки тексты, уже в качестве «исследуемых», заботливо разбираются в соседних статьях. Такое вот самообслуживание. (Впрочем, не все так уж безоглядно полагаются на товарищей. Игорь Вишневецкий, например, предусмотрительно не пускает дело на самотек и прямо вставляет свой же опус в собственные изыскания. Оно, конечно, надежней.)

Думаю, в «НЛО» верно уловили тенденцию такого сращения «поэтических» и «филологических» капиталов и сделали на него ставку. При этом, как и положено новаторам, пошли даже дальше, решив привлечь к самоопылению и тех поэтов, кто раньше в нем не был замечен: для этого придумали специальную рубрику «Стереоскопическое зрение». Затея, разумеется, удалась на славу, и только скромности редакции можно приписать нотку якобы имевшегося сомнения в удачном исходе дела: «…нас поразило то, с каким энтузиазмом приглашенные нами авторы написали комментарии к своим стихотворениям», – говорится во врезке к разделу.

В одном ироническом сочинении, теперь уже почти сорокалетней давности, повествуется о путешествии во времени, совершаемом в «виртуальном» пространстве – в будущее, созданное воображением и сочинениями писателей-фантастов. Помнится, там на каждом углу попадались загадочного вида механизмы, возле которых неизменно оказывался их изобретатель-конструктор, пояснявший всем и каждому назначение и устройство своего детища. «НЛО» приспособило к этой роли стихотворцев:

лазарь лазарь

дрожат

мои мертвые руки

дрожат

и

не спят

и

брат

мои мертвые руки

над постелью

над постелью на не

век не на

век не век не

вечно на… –

и так далее. А потом так:

ГОСТЬЕЙ ГНОЙНОЙ НЕЗВАНОЙ ХОЖУ ПО ДОМАМ

ЛИСТЬЯ ГНОЙНЫЕ ШЛЕЙФОМ БЬЮТ ПО НОГАМ

ГНОЙНЫХ ЛИСТЬЕВ КОРОНА СИЯЕТ ВЕНЦОМ

ВЫСОКО НАД БЕСКРОВНЫМ ЛИЦОМ… –

и тому подобное. А еще:

прошу прощения за обилие фрагментов, но я не хотел лишать читателей удовольствия: всего там такого нашинковано на тринадцати страницах. Это из опуса Елизаветы Мнацакановой, почему-то напечатанного не в «Стереоскопическом зрении», а в разделе с еще более выразительным названием «Складки инновации», но также снабженного автокомментарием:

«Этот текст был написан, как говорят, “одним взмахом”, или “одним ударом”, страницы шли – бежали – одна за другой, без единой (почти) остановки, написано было “за один присест” и без единой помарки. Сейчас мне кажется это почти невероятным: такой сложный текст, огромная партитура – и без единой помарки, без единого исправления? Но это было именно так. Первоначальная рукопись до сих пор сохраняется в моем архиве и удивляет меня своей строгой законченностью».

Меня тоже удивляет.

Идеал наших исследователей понятен, да ими и не скрывается – определенного рода ветвь западного литературоведения. Правда, один из них (обозревающий