Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

человек болезненный, были у нее жестокие припадки истерии, выражавшиеся в том, что будто у нее в горле застрял кусок стекла, причинявший ей большие страдания. Ничто не могло разубедить [ее] в том, что это только воображаемое стекло. Вот доктора и посоветовали поскорей выдать ее замуж, а как это сделать, коли не посредством сватовства. У Щеславских же в Голофтеевском пассаже[237] был магазин готовой дамской одежды. Принадлежал он матери, детей же было человек шесть. Младшие сыновья были в университете, а старший, Николай Васильевич, заведовал магазином вместе с двумя братьями старухи. В Москве фирму их знали как небольшое дело, организованное ее мужем, умершим в сумасшедшем дому. Средства их были тысяч в 200, но ртов на них было целых девять человек, у дядюшек же были и свои большие семьи. Богатая невеста была тут очень ко двору, вот дело обоюдно и обладилось. Там надо было выдать нездоровую дочь, а тут с этим мирились, в чаянии «великих и богатых милостей». Но старик знал, что делал: вместо того, чтобы дарить Щеславскому дом, он в одном из своих домов отделал две квартиры, лучшую отдал матери Щеславского.

Не успел Василий Алексеевич закончить устройство дома бесплатных квартир, как явилась к нему депутация, состоявшая из жителей Рогожского района, разраставшегося чрезвычайно быстро. Население этого района было преимущественно рабочее. Там чувствовалась потребность в храме. Жителей прибавлялось, а церквей нет. Не под силу было бедному люду собрать нужную сумму денег. Храм требовался громадный, 16 000 человек не имели прихода за дальностью расстояния от церквей, люди отвыкли молиться Богу, дети оставались некрещеными – явление невероятное для Москвы с ее сорока сороками церквей. Депутация явилась просить Василия Алексеевича помочь им осуществить их желание. Василий Алексеевич обещал. Позвал архитектора, поручил ему обследовать размеры нужды, а на основании полученных справок начать проект будущего храма. Все, что депутация сообщила, подтвердилось. Храм требовался на 3000 человек. Потребность в этом храме была так велика, что потом 7 попов еле управлялись с требами. Работа закипела, пятиглавый храм во имя Василия Исповедника был заложен, а затем без задержки окончен[238].

В первый раз в жизни был я на освящении храма. Производил его митрополит Сергий, которому за это было отпущено 500 рублей. Церемония была чрезвычайно торжественная, во время ее двигался вокруг храма крестный ход во главе с митрополитом. Сергий же был очень стар, троекратное хождение кругом большого храма было ему трудно, да еще в полном облачении, надетом на шубу, и в митре. Состоявшие при нем два здоровенных иподиакона подхватили его под мышки, будто помогая идти, на самом же деле несли его. Митра съехала у него набок, голова беспомощно поникла на сторону, что при торжественности обстановки представляло очень жалостный вид.

Через неделю или две после освящения главного престола последовало освящение придела во имя Александра, но какого – не знаю. Затем, спустя время, освятился и другой придел, во имя кого, не помню[239]. Очевидно, что и Александр Алексеевич принимал участие в постройке храма. Все три освящения сопровождались пышными обедами, один – в покинутом доме Василия Алексеевича в Кожевниках, другой обед был у Александра Алексеевича, а третий не помню где.

Вообще это было время громадных обедов, так как одновременно освещался и дом бесплатных квартир, потом церковь при нем. Много было поедено тут ухи из живых стерлядей и разварных стерлядей, и всякой штуки, и шипучки поглотали досыта. На этих обедах каждый раз присутствовало не меньше как человек по сто. Приглашалась вся Дума, родственники, знакомые. Одно слово – знай наших! Реклама для Бахрушиных была громадная. Думается, будь жив Петр Алексеевич, задал бы он гонку за такое обнаружение их капиталов! О Бахрушиных пошли толки, совершенно не отвечавшие действительности.

Директор их больницы доктор Н. Д. Титов однажды говорит мне, что был приглашен Василием Алексеевичем подписать его завещание и что он поэтому точно знает, что состояние его превосходит 50 миллонов. Не знаю, для чего Титову потребовалось давать мне эту справку. Я же старался уверить его, что хоть и подписывал он завещание, но сути его не понял, так как доточно мне известно, что братья поделили всего десять миллионов. Титов на это только прищурил глаз, присвистнул и сказал: «Знаем мы это десять миллионов! Еще Петр Алексеевич учредил при их товариществе тайный фонд, и только старики знают, сколько в нем денег, а по завещанию-то он и обнаруживается». Эту легенду я потом слыхал и от других людей. Тем больше, что этими пожертвованиями дело не кончилось.

Василий Алексеевич обдумывал теперь приют для детей, потерявших родителей. Предполагалось брать туда шестилетних ребят и держать, кажется, до 18 лет, давая воспитание и сельскохозяйственное образование. Учреждение опять задумывалось в грандиозном размере. Город для него отдавал значительный участок земли в Сокольниках по ту сторону железной дороги, около Алексеевского просека. Посередине выстроилась очень удавшаяся пятиглавая церковь, кругом ее, как крест, расположились четыре пары домов, где должно было жить по 50 детей. Один из них был сооружен за счет наследства, полученного Верой Федоровной после брата, Федора Федоровича; он обошелся ей в 50 000. При въезде стоял еще трехэтажный корпус, предназначавшийся для администрации; вероятно, в нем находилась и школа.

Пришлось мне быть там всего один раз и опять-таки на пышном освящении храма. Святил уж митрополит Владимир. Интересно было мне взглянуть на него поближе, не видал я его никогда. Когда обед кончился и Владимир стал прощаться, я встал у самой выходной двери. Митрополит показался, шел он в великолепной бархатной рясе и белом клобуке. Лицо его мне не понравилось; он шел, благословляя выстроившуюся публику, благословил и меня, и откуда ни возьмись, у него в руке трешник. Хотел он сунуть его мне в руку, приняв меня, вероятно, за лакея во фраке. Будто ничего не видя, запрятал я руки за спину, а он пошел к своей карете.

Этим приютом закончились крупные, осуществленные в Москве пожертвования Бахрушиных, а мелкие продолжались все время. При больнице потребовался родильный приют. Как-то незаметно появился он на свет Божий, а был не из самых маленьких, так как вмещал до сотни родильниц. Впоследствии оказался он мал, был увеличен. Неудобно было выставлять покойников на глазах у всех больных в больничной церкви, разделявшей большой корпус на две половины, помещаясь в самом центре его. Была выстроена специальная, правда, небольшая, церковь в глубине больничного сада. Требовался ли рентгеновский кабинет или по требованию науки какие-либо усовершенствования –