Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

чистота и радость пробуждения. Внизу было еще темно, и берег моря казался синим, а склоны гор – лиловыми. Это было настолько необычно и красиво, что передать словами трудно. Вслед за лучами медленно выплывало ослепительное солнце, и казалось, будто это лучезарная богиня выкупалась в чистых волнах и теперь поднимается, юная и прекрасная, чтобы согреть и озарить всю землю. Теперь вся природа сияла, сверкала зеленью, цветами, неуловимыми красками юга. Это была захватывающая картина. Мы стояли выше облаков, которые мягко и бесшумно проносились по временам мимо нас белыми пушистыми хлопьями и исчезали где-то далеко внизу. Неуловимо сливалось море с небом, зеленели леса по склонам гор, в зелени белыми точками мелькали дачи.

Мне трудно передать чувства, волновавшие меня в то утро. В увиденном было что-то потрясающее, сверхчеловеческое, демоническое, и невольно мои губы шептали строки лермонтовского «Демона»[327], когда с такой высоты я окинула взглядом необъятную землю, горы, море, лежавшие у моих ног. Я чувствовала себя гордой тем, что я живу и могу восхищаться потрясающими картинами природы, несмотря на то, что я являюсь только маленьким ее кусочком. С каждой минутой все ярче разгоралось солнце, становилось теплее, утихал ветер на вершине горы, и все краски у подножья Ай-Петри светлели, становясь радостными.

Позднее мы собирали окаменевшие кораллы. Затем целый день спускались с Ай-Петри к северу и только к вечеру пришли ночевать в бывший дворец Юсупова Кокоз[328]. До ужина я с Кудрявцевым успела все осмотреть, полюбовавшись архитектурой в татарском стиле, парком и цветами. Наши студенты играли в горелки с туристками, а на следующий день оказалось, что Женя умудрился где-то повиснуть на колючей проволоке и ободрать себе до крови руку, а также порвать брюки. Я над ним смеялась, говоря, что это его покусали собаки, в наказанье за его донжуанство.

20 сентября. Наконец мы вступили сегодня в меловую гряду. Своеобразный и странный ландшафт открылся теперь перед нами. Нас со всех сторон окружали плоские столовые горы с отвесными склонами, похожие на молчаливые развалины древних крепостей, обнесенных неприступными высокими стенами. Вода и ветер изрыли эти стены, выдолбив в них узорные соты выветривания, похожие на строчки непонятных иероглифов. Между стенами столовых гор находятся длинные, узкие долины, белые, такие же как и горы, и всюду, куда ни посмотришь, виден только белый голый камень, лишенный всякой растительности. На всем лежит печать молчания. Своеобразная, загадочная мертвая красота природы полна грусти.

Это был наш последний переход. К Бахчисараю мы подошли, когда наступал вечер. В этот день мы прошли 30 км и очень устали. В узкой долине, окруженной отвесными плоскими горами, у наших ног раскинулся Бахчисарай. В одну линию вытянулись татарские дома с черепичными крышами и острые иглы минаретов, увенчанные золотыми полумесяцами, воткнутыми в темнеющее небо. А над городом в небе застыл другой полумесяц, более блестящий, яркий и живой. Мы ждали отставших, сидя над городом на склоне горы, – Соня, Витя, Коля Чумаченко и я. Было довольно холодно, и я зябко куталась в свой плащ. Соня обняла и накрыла своею кофтой Колю. «Мне тоже очень холодно, – протянул жалобно Витя. – Если бы ты меня погрела, Танюша». – Я перебросила руки на его плечи, сказав: «Мне тоже очень холодно, согрей мои руки, смотри, какие они у меня холодные». Он сжал в своих руках мои холодные пальцы, согревая их дыханием, и мы продолжали сидеть над застывшими стройными силуэтами минаретов, над чужим для нас городом. Когда наступила ночь и по небу рассыпались, как драгоценные камни, блестящие звезды, мы спустились с холма в город. Всех девочек поместили в ханском дворце, где теперь была база, а остальные устроились поблизости в татарской школе. Во дворе сонно журчали неумолкаемые грустные струи фонтанов.

21 сентября. С утра льет дождь, и стало холодно. Я в своих спортсменках шлепаю по лужам, а мой плащ меня совсем не греет в такой неприветливый день. Чувствуется во всем осень, и настроение резко упало. С утра сегодня мы осматривали бывший ханский дворец и мечеть (ил. 14). От прежней роскоши дворца ничего не осталось, только кое-где из-под соскобленной штукатурки выглядывает прежняя узорная роспись стен. Все стены покрыты позднейшими орнаментами, мало стильными и грубоватыми. Можно только себе представить, как выглядел дворец в далекие времена татарских ханов. Мы обошли гаремные сады, обнесенные высокими стенами, при виде которых охватывает неприятное чувство. Каким кошмаром была жизнь гаремной женщины! Во дворце видели фонтан слез, теперь забытый и недействующий. Всюду запущенность, сады без цветников. Все мертво. Только поэзия Пушкина наполняет дворец и сад волнующими тенями, и строки стихов звенят в ушах.

Ил. 14. Студенты-практиканты Днепропетровского горного института в Крыму; 2-й слева – Леня Шаровар(?), 4-й слева – Виктор Телеченко, 6-я слева – Татьяна Петровна Знамеровская. Сентябрь 1930 г. Фотограф Е. С. Иейте. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Часть нашей группы и я. Бахчисарай. В саду около ханского дворца». На фотографии черными чернилами подписано: «раб. [т. е. работа] Иейте».

22 сентября. Тоска окружающего, как и загадочная красота, для меня сегодня еще невыносимей. Не знаю отчего, но мне стало грустно, во мне растет тревога и хочется поскорей уехать от этих печальных мест домой. Утром сегодня Витя, Олесь и Ванечка Каменский отправились в Севастополь (ил. 15). Целый день я ходила с Кудрявцевым, осматривала Чуфут-Кале[329] – мертвый город, – древнюю иудейскую крепость. Стены крепости сливаются со стенами столовых гор; внутри сохранились развалины давно брошенных домов. Здесь есть каменные пещеры, место казней, и что-то невыразимо печальное таится в этом мертвом, молчаливом, покинутом древнем городе.

Все здесь произвело на меня сильное впечатление, полное тоскливой поэзии, и заполнило мой ум невеселыми думами. Сам Бахчисарай, с его узкими, кривыми улицами и мечетями, полон старым, давно умершим, и теперь влачащим какое-то призрачное существование. О чем-то без слов плачут робкие, сонные струи бесчисленных фонтанов. Древнюю загадку хранят каменные дурбэ[330], и о развенчанном Аллахе тоскуют минареты. А когда мы вышли из города и разбрелись, осматривая его окрестности, то картина окружающего стала еще более загадочно-тяжелой. Куда ни посмотришь, кругом все белое, безжизненно-мертвое, одни голые камни. Вокруг далеко тянутся извилистые линии склонов гор, как грозные стены мертвых городов. Вдаль убегают белые долины, и кое-где видны кладбища, а на выступах белых стен, как будто исчерченных иероглифами, та же загадочная печаль древнего, ушедшего, которое тревожит сознание. В этой картине мне чудится что-то