Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

тысяч. Ко времени раздела они оказались чуть ли не крупнейшими землевладельцами Москвы. Всюду были у них застроенные и незастроенные владения, а особенно много земли было в Кожевниках. Земли и дома скупались уж не знаю каким порядком – попадали ли они по закладным или просто в них помещались свободные деньги. Знаю одно, что в их собственности было до 60 000 квадратных сажен. Земли были разных цен; тогда решили составить три группы приблизительно равноценные, сделать три билета, и кому какой достанется, так тому и быть. Когда это делалось, то думаю, что билеты были правильно уравновешены, но лет через 20 Александр Алексеевич оказался несравненно богаче других братьев, так как его владения выросли в цене несравненно больше, чем у братьев.

Как уж сказано, братья подчинялись старшему во всем. Очень характерно было то, что, нажив состояние в 10 000 000, потом разделенное, Петр Алексеевич старался скрывать свое богатство, почему дома и земли покупались такие, которые не обращали на себя внимания. Василий Алексеевич потом страшно досадовал, что Петр Алексеевич не согласился купить дом Торлецкого на Кузнецком Мосту, боясь открыть Москве глаза на их капиталы. А дом был действительно замечательный: начинаясь почти от Лубянки, он тянулся до Рождественки и по Рождественке до Софийки и по Софийке почти до Лубянской площади. Денег было у них тогда достаточно, дом продавался недорого, да и трудно было найти покупателя на такую громаду. Петр Алексеевич не согласился, чтобы не делать себе рекламы, и дом был куплен Захарьиным.

Александр Алексеевич оказался из всех братьев самым долговечным: он скончался 94 лет, дожив до войны с Германией. Несмотря на такую старость, он до конца интересовался ходом войны и за несколько часов до смерти ему читали еще газету. Вплоть до конца он оставался главным распорядителем на их фабрике, так как молодые Бахрушины уж мало ей интересовались, да и не было между ними настоящих дельцов.

С семьей [Александра Алексеевича] я был знаком, но очень мало, а потому и его знал мало. Внучка его и ее муж, Солодовников-Рамбах[220], вспоминают о нем с умилительной нежностью, говоря, что Александр Алексеевич во всю жизнь ни о ком не сказал худого слова, был удивительно мягок и справедлив. Он очень любил своего сына Владимира Александровича, женатого на Елизавете Сергеевне Перловой. С ним первым пришлось мне познакомиться из всей семьи, но он мне не нравился чрезмерной важностью и непомерным бахрушинским самомнением. Владимир Александрович умер раньше отца лет на десять, придя к обедне в выстроенную им церковь. Во время «херувимской», кладя земной поклон, он скончался.

Алексей Александрович женился на Вере Васильевне Носовой. Это был тонкий, как жердь, длинный, некрасивый, с козлиной бородкой человек, чрезвычайно развязный, непомерного самомнения. Он увлекался балетом и вообще театральным делом. Он у себя в доме создал единственный в России театральный музей, подаренный им музею Александра III в Петербурге[221]. Когда явились большевики, он был сделан смотрителем своего собственного музея и тем теперь и жив.

Младший, Сергей, был человек более чем странный, можно сказать, даже психически расстроенный. Он был холост, жил отдельно от отца, вставал часа в три днем, затем мылся битых два часа и попадал в амбар только к шести часам, когда служащие уже собирались по домам. Ночами он сидел в «Эрмитаже» один и требовал, чтобы лакей наливал ему шампанское, почему от него нельзя было отлучиться, а сиживал он часов до шести утра. Каким-то образом он ухитрялся коллекционировать – говорили, картины, гравюры и еще что-то, – но никто никогда не видал его собраний. Был у него единственный по редкости изумруд; когда явились большевики, он ничего лучше придумать не мог, как отдать его на хранение своему полотеру – так камень и погиб.

Как слышно, Сергей Александрович теперь уж умер, и из всей семьи здравствует только «Алексей длинный», как его звали, в отличие от «Алекея толстого».

После Владимира Александровича осталась семья человек в пять. Сын Сергей[222], на вид добродушный человек, по словам людей, знавших его, был интриган, завистник и честолюбец, мечтавший в свои молодые годы стать городским головой. Он где-то профессорствовал, был в Комитете Союза городов, кадетствовал, а теперь на службе у большевиков. Вероятно, спесь ему сбили. Брат его во время междоусобной войны был мобилизован большевиками и в конце концов найден в Волге утопленным. Из дочерей его узнал ближе здесь, в Берлине, Анну Владимировну Солодовникову фон Рамбах, других, кажется, и не видал никогда. У Алексея Александровича был единственный сын, его я не знал.

Семья Петра Алексеевича размножилась, как песок морской. Димитрий Петрович от первой жены Рогаткиной-Ежиковой имел дочь Катеньку, в замужестве Кузнецову. Жизнь ее была одно горе: народилось у нее восемь сыновей и одна дочь, совершенно больная; у мужа сделалась какая-то странная болезнь – у него отнялось все, осталась только светлая голова и здоровый желудок, в остальном он был недвижим и жил в таком виде лет десять. Средства их погибли. Тем временем отец женился вторично на Тюляевой и у него народилось восемь ребят. О некоторых из его ребят слышал, что вышли парни складные и кто-то из них теперь в Лондоне.

У Николая Петровича был один сын и много дочерей; жена его, урожденная Перлова, – родная сестра Елизаветы Сергеевны Бахрушиной. Одна дочь вышла замуж за сына Митрофана Грачева[223], другая за Пупышевым. У Константина Петровича был один сын[224], сбежавший от большевиков в Одессу, где я его видел славным парнем. Две его сестры были замужем за двумя братьями – Николаем и Федором Михайловыми[225]. Мать их была Наталия Петровна Смирнова, дочь водочного заводчика.

Алексей «толстый» был бездетен. Жена его, Анна Степановна, рожденная Макеева, осталась вдовой. Из всей семьи «Петровичей» Алексей «толстый» – при всей безобразности своей наружности, заставлявшей думать, что вот-вот он лопнет, – маленький, круглый, с шарообразным красным лицом, на котором нос был как незначительное возвышение, – был самым интеллигентным.

Он купил себе на Воронцовом Поле дом на таком возвышенном месте, что от него открывался вид через Яузу на все Замоскворечье и Заяузие. Дом он отделал по своей охоте, предоставив большую часть его под библиотеку – действительно громадную, проходившую сквозь оба этажа, разделенные хорами, все стены были в шкафах, набитых книгами. Все, что только выходило нового, вплоть до всех русских газет, можно было найти у него. Сам он не мог справляться с таким материалом, для этого был у него спецальный библиотекарь.