Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

и я начинаю сама над собой смеяться. Витя просит в последний раз спеть «Ты жива еще, моя старушка»[319]. Получается забавная картинка. На склоне крутой горы, вцепившись в дерево руками, я громко распеваю, а слушатели чуть не скатываются вниз от хохота. Наконец, концерт окончен, и мы съедаем помидоры с хлебом, которые лежат в наших сумках. Здесь все кажется особенно вкусным. Отдохнувши, мы снова начинаем свой трудный путь в гору. Достигнув вершины горы, отбиваем молоточком образцы, берем породы и их рассматриваем. Начинается самый трудный спуск с горы. Кудрявцев несколько раз спасает меня от летящих камней, а Витя и Женя – от падения вниз. Я очень плохо держу равновесие. Когда мы уже внизу, то оказывается, что мы ободраны, исцарапаны до крови камнями и исколоты колючками. У Вити большая царапина под глазом, у Жени вся спина в красных кровяных полосах. Валя и Тина плачут от боли и усталости, проклиная экскурсию.

Вернувшись на базу, мы долго лежа отдыхаем, и только когда наступает вечер, при заходе солнца, идем купаться к морю. Вся кожа от царапин ноет в соленой воде. Витя, взяв меня за руку, тащит на глубокое место, возмущаясь, что я, живя на Днепре, до сих пор не могу научиться хорошо плавать. Подняв меня, он бросает в воду; я стараюсь удержаться на воде и по временам глотаю соленую воду, а Витя плывет рядом, хохочет и в трудную минуту протягивает мне руку; тогда я плыву, держась за него. Выкупавшись, наша группа идет ужинать. Витя, взяв меня за руку, проносится мимо всех. Мы оказываемся впереди и первые приходим в столовую. Вечером, когда я сижу в нашей комнате на базе, между девочками начинается разговор. Главные участницы этого разговора, всегда всех критикующие и всеми недовольные, кроме себя, Валя и Маруся Сакун, а также Тина, к которой чаще всего пристают с замечаниями и насмешками, очень безалаберная, легко впадающая в обиду, но и быстро забывающая ее – в этой незлобивости лучшая черта ее характера. В этот раз девочки говорят о моей бригаде, ругая и критикуя ее. Они возмущаются всем и всеми, резко обрушиваются на Витю за неумение обращаться с девочками, за грубость. Они говорят о том, что, распустив языки, мальчики подчас говорят неприличные глупости, обидные для них; особенно их возмущает Витя, не дающий покоя своими ядовитыми насмешками. Обо всех они говорили очень плохо, явно стараясь этим уколоть меня и удивляясь тому, как я могу с такими «босяками» быть в одной бригаде и находиться в их обществе. Я молчала, как будто это меня не касалось, но мне, несмотря на их отчасти справедливые нападки, делалось обидно за мою бригаду. Мне трудно было выразить то, что я могла сказать им в защиту мальчиков, ставших для меня товарищами и приятелями. Как можно судить о людях, мало их зная внутренне? Слова, говорящиеся при всех, тем более балагурство, это еще не сам человек: надо понять каждого из них и только тогда судить, насколько плохи они или хороши. Почему сами девочки не стараются заставить себя уважать? И не умеют видеть в мальчиках, со всеми их недостатками, хороших товарищей? Но говорить об этом с девочками бесполезно, у них определенный подход к мальчикам, и они этого не поймут.

Потом вдруг начинают обсуждать, кто самый красивый из наших студентов, и все соглашаются, что Витя, потом Женя, а потом Ковалев[320] и Леске-вич. Они разбирают их наружность, восхищаясь глазами Вити, но в словах их чувствуется неприязнь, и только Тина высказывается от души, по-настоящему приходя в восторг, забыв свое недавнее возмущение. Я вижу, что в конце концов каждая из них была бы рада вниманию красивых, но дерзких глаз Вити и Жени, подчас злостно-насмешливых по отношению к ним. Им просто досадно, что мальчики мало уделяют им внимания и даже относятся к ним слегка пренебрежительно. Возможно даже, что они завидуют мне, единственной девочке в бригаде из девяти студентов. Конечно, меня мальчики выделяют из общей среды, они шутят со мной иначе, и так заботливы, предупредительно-внимательны со мной. Но ведь и я отношусь к ним совсем не так, как наши девочки, отгораживающиеся от них и вместе с тем ждущие ухаживаний.

Пришел Сережа и позвал меня в их комнату просматривать запись сегодняшнего дня. Когда я уже собиралась от них уходить, разговор коснулся девочек, и у меня невольно вырвалось: «Напрасно вы так смеетесь, издеваясь над ними: они тоже о вас очень невысокого мнения и критикуют вас по заслугам». Сережа и Витя стали просить меня рассказать все, что я о них слыхала. Витя, подойдя ко мне, кладет на мое плечо руку и убежденно говорит: «Ведь они не просили тебя ничего нам не говорить, и они знают, что ты в дружеских отношениях с нами; значит, ты имеешь полное право нам все рассказать». Тогда я рассуждаю вслух: «Это верно, что, говоря при мне, они учитывали мои товарищеские отношения к вам: они при мне не должны были так говорить о вас. Они даже многое старались подчеркнуть, желая показать, что они не хотят скрывать свое мнение о вас. Поэтому я буду об этом говорить с вами, но скажу не все, а то, что считаю возможным и отчасти нужным. Во многом они были правы, говоря об излишней болтливости и распущенности, доходящей даже до пошлости, а также и грубости: ведь вы часто несете всякую чушь, не считаясь с тем, что вы говорите и кому говорите. Как-никак, а это ваши товарищи по учебе и в дальнейшем по службе, и с этим нельзя не считаться. Человек, как бы ни был умен, хотя бы всю свою жизнь проучился, если останется грубым и плохо воспитанным, не может себя считать вполне культурным и интеллигентным. Разве не следует быть более чуткими, более внимательными друг к другу? Вполне понятно возмущение девочек: ведь не каждому приятно выслушивать дерзости, и они правы, обижаясь на вас. К тому же для того, чтобы высмеивать кого-то, нужно самому не иметь недостатков, чтобы над тобою не могли еще хуже посмеяться». Мы долго еще спорили об этом, делясь своими мнениями. Потом моя бригада собралась идти в город, «где Женя мог бы отбарабанить что-нибудь подходящее на пианино», как сказал Сережа. «Ну, а ты, Абраша, никуда не уходи, оставайся в нашей комнате, почитай, попиши, тебе здесь никто не помешает», – сказал Витя. Миша подтвердил: «Да, Абраша, похозяйничай здесь и, если хочешь, приляг