Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

на самую лучшую кровать, возьми самую лучшую подушку и можешь спокойно заснуть». – «Да не забудь закрыться на крючок, – заметил Витя, – а мы, когда вернемся, постучим тебе и разбудим тебя». – «Спи спокойно, маленькая хозяйка большой компании студентов», – добавил Женя, мягко, задумчиво и серьезно. Я взглянула на него взволнованно.

В соседней комнате, я слышала, Сакун говорила сидящему у нее Московцу и Коле Чумаченко, самым скромным мальчикам, о том, что они грубы, что она в них давно разочаровалась и они для нее перестали быть интересными. Коля не выдержал и сказал: «Ну и большая ты дура, Маруся, я раньше не считал тебя такой». Оскорбленная Маруся хлопает дверью и убегает, ругаясь, в коридор. Я, сидя за столом, не замечаю времени, пишу, когда возвращается моя бригада. Сказав «спокойной ночи», я ухожу к себе в комнату спать.

Я еще ни разу ничего не писала специально о Мише Запасчикове. Он из шахтеров, много старше всех прочих, небольшого роста, некрасивый, плотный и сильный. Сила чувствуется в каждом его движении, не лишенном пластичности. Он рыжеват, и у него только один глаз, а другой искусственный. Но здоровый глаз смотрит зорко, прямо, испытующе, иногда слегка насмешливо, иногда немного цинично. В нем есть авторитетность, властность, и он хороший организатор. Вообще, это человек с больными нервами, издерганный прошедшей жизнью, хотя и сильный. Говорят, что в прошлом ему пришлось много пережить жуткого, даже кровавого. Я об этом знаю очень мало, даже только кое-что. Он болезненно самолюбив, хотя и прячет это под резкой самоуверенностью. Он сразу не подпускает человека к себе, его самолюбие делает его недоверчивым и осторожным. С ним надо быть всегда осмотрительной, чтобы не оттолкнуть от себя его, но когда его расположение заслужишь, то в нем всегда найдешь преданность и мягкость. Это человек прямолинейный и твердый, но вспыльчивый до бешенства, и в том, конечно, тоже сказываются его больные нервы. Однако, сколько бы у него ни было плохого и тяжелого в жизни, он не прогнил, как Виталий. Возможно, он иногда способен отдаваться низким страстям, любит выпить, устроить ссору или скандал, но он не погружается в грязь с холодным и рассудочным удовольствием, и в нем есть чувство порядочности. Умен ли он? Да, у него есть природный ум, своеобразный, усиленный пережитым, виденным и испытанным в жизни. Из него выйдет, вероятно, дельный инженер, организатор, но в смысле общего развития он, конечно, не силен, мало читал. В этом году он женился, но своей женитьбой недоволен. Ко мне он относится с дружеским покровительством и смотрит на меня, как на школьницу. Таков Миша по моим наблюдениям, возможно, кое в чем ошибочным и да[леким от истины].

14 сентября. Мы сегодня расстаемся с Алуштой и рано утром, на рассвете, идем на пристань. Там ждем катер, который должен привезти сюда нашу вторую группу – бахчисарайскую, двигавшуюся нам навстречу в обратном направлении. На несколько минут появляются знакомые лица и слышатся знакомые голоса, но это все так быстро мелькает, что не успеваешь остановить ни на ком внимательный взгляд. Только Черненький Козлик, Валя Соменко, совсем почерневший от загара, маленький и оживленный, в белой панаме, успевает заключить меня в дружеские объятия. Из его глаз сыплются искры оживления. И вот мы уже стоим на корме катера. Раздается последний гудок, и берег быстро отдаляется от нас полоской воды. Я всматриваюсь в голубое море. Чем дальше от берега, тем окраска его мягче и нежнее, а вблизи оно зеленое, как малахит, и не хочется отрывать глаз от его оттенков и от его шелковистой поверхности.

По дороге происходит маленький скандал между Леней и тощим гражданином в роговых очках, занявшим его место. Но после обмена не совсем приятными любезностями с обеих сторон инцидент, наконец, улаживается. Мерно стучит машина катера, плавно рассекая морскую поверхность, а за кормой шумит и пенится вода. С каждой минутой все ярче становится розовая окраска неба, и, наконец, из воды выплывает огненный шар солнца. Быстро оно отделяется от горизонта, и по поверхности моря бегут золотые блики. Они радостно плещутся и играют в набежавшей волне, нежно искрятся на голубой глади. Солнце, как живое, все выше движется в небе. Во всем чувствуется пробуждение после ночного отдыха. Мимо проплывают, сменяясь, вершины гор, острые выступы скал, зеленые виноградники, белые пятна домов отдыха и дач. Вот мы огибаем Аю-Даг, и позади остается Гурзуф, а мы подплываем к хорошо мне знакомым местам. Когда я вижу Ялту, в моей памяти отчетливо проносятся воспоминания о весне и живо встает образ Аю, его хорошие серые глаза, белозубая улыбка, его слова: «Танюша, горнячка, посмотрите, как хорошо кругом». Я невольно предаюсь этим воспоминаниям. Теперь я сравниваю май и сентябрь в Крыму. Все краски стали намного мягче, бледнее, исчезла волнующая страстность и резкость пылающих оттенков, всюду тихая сосредоточенность и покой. Зато в природе появилась тихая созерцательность и мягкая задумчивость. Море стало спокойней. Весной оно было темно-синим с резкой линией горизонта; ослепительно белые обрывки пены покрывали гребни волн, а прибой с тревожной силой ударялся, разбиваясь, о прибрежные скалы и камни. Пора буйного цветения, пьянящих ароматов, мятежных снов прошла с весной. Слой известковой пыли теперь лежит на блестящей поверхности зеленых листьев, и с каждым днем все больше желтеют, краснеют и осыпаются листья кустарника. Это – начало осени. На набережной, в том месте, где весной продавали чудесные розы, теперь продают цветы осени – астры. Май с его цветами ушел, но пришли другие цветы и другие оттенки…

На базе места не оказалось, и нас всех поместили в школе, в одной большой комнате без кроватей и тюфяков, прямо на голом полу. Но за день я так устала, что, подостлав свое тоненькое одеяло, не ощущала твердости пола и крепко спала.

15 сентября. Какой сегодня ослепительный, яркий, солнечный день! Проснувшись рано утром, мы пошли на мыс Ай-Тодор[321], то есть к «Жемчужине». Теперь уже проводником была я, и мы шли по хорошо знакомой аллее мимо Ливадии и Ореанды. В зеленой листве теперь не было сплетения розовых цветов иудейского дерева с кистями цветущей акации и лиловой глицинии. Все деревья давно отцвели. Но мне опять вспоминалась нарядная весна. Вспоминались опять прогулки с Аю в лесистых горах, где вершины могучих деревьев сплетались в зеленый шатер, а в их чаще царствовал покой, нарушаемый только неумолкаемым пением птиц. Наверно, я больше никогда в жизни не увижу Аю.

По дороге мы выкупались в море, и