Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

бродим по лесу и потом сидим на большом камне и ждем. Где-то кричит сова протяжно и жалобно, вдалеке слышится тревожный писк какой-то птицы. С дерева падает сухая ветка, и снова тишина. Вот пролетела ночная птица, и снова где-то раздался призывный, жалобный писк. Одна за другой в небе постепенно угасают звезды. Наступает мертвая тишина. Как обидно! Упали первые капли дождя, а в лесу по-прежнему тихо, как будто безжизненно, и ни один зверь не нарушает ночного покоя. Дождик начинает усиливаться, он небольшой и теплый, и мы, намокшие, ничего не дождавшиеся, возвращаемся домой.

12 сентября. С восходом мы с проводником, бывшим раньше монастырским сторожем, вышли в путь. Проводник – очень словоохотливый старик, начиненный всякими прибаутками, шутками, легендами и всякими рассказами, не всегда приличными. Его рассказы о жизни монастыря бросают свет на прошлое этих мест, и это интересно. В это раннее утро воздух особенно чист. В его холодноватости и чистоте чудится какая-то строгая, задумчивая, девственная нетронутость. Когда дышишь таким воздухом, чувствуешь себя бодрой и становишься чище. Лучи солнца косо проникают сквозь листву и желтыми полосами ложатся меж стволов. Кое-где нежные пятна лучей скользят на светлой коре буков, но в некоторых местах еще холодная утренняя тень.

Наша дорога вьется по шоссе, поднимаясь все выше, и только наверху мы сворачиваем с дороги и начинаем подъем в гору на Бабуган-Яйлу[314]. Вначале нас окружают темные сосны, но потом они исчезают, и мы с трудом взбираемся на голую лысую макушку. На востоке ярко выплывает ослепительное солнце, его лучи быстро согревают землю и нас, наступает жаркий день. Мы долго ходим еще по карстовой поверхности Яйлы, отбивая и рассматривая породы. Уставши, съедаем запасы пищи и, отдохнувши, снова ищем окаменелости. Но когда солнце прячется надолго за тучу, становится холодно, и я, взяв у Жени одеяло, закутываюсь. Под ногами все те же камни, выжженная солнцем трава и белые, будто искусственные эдельвейсы. Здесь воздух настолько кристально чист, что ощущаешь его твердость и сухость; временами даже трудно дышать становится. Мы подходим к южному склону. Направо поднимается вершина Рома-Коша[315], кругом, куда ни взглянешь, темнеют лиственные горы, а далеко внизу виднеется море нежнейших оттенков, неестественно бледное… Линия горизонта совершенно теряется. Весь пейзаж вдали как будто нарисован прозрачными, тающими, светлыми и удивительно чистыми красками, без теней, без отчетливых линий. Эта даль кажется призрачной, ненастоящей, только акварелью художника, который хотел отразить свою неясную мечту о нереальных берегах невозможного в действительности моря.

Спуск с Бабуган-Яйлы тяжел и труден, и я все время съезжаю, скользя, вниз, хватаясь руками за камни, а иногда, упав, просто качусь вниз, делая отчаянные попытки удержаться. Тогда мне на помощь приходит кто-нибудь из мальчиков. Тяжелый путь окончен, и мы, спустившись в лес, идем по крутой извилистой тропинке, а Бабуган-Яйла высоко подымается позади нас стеной, в одном месте образуя грозный, высокий, отвесный обрыв, весь белый и только в немногих местах покрытый темными соснами, растущими прямо из голого камня. Проводник говорит, что в этом месте с верхушки бросился человек, и когда об этом подумаешь, то становится жутко. Все дальше мы идем по крутой тропинке, и я, где возможно, сокращаю путь, пересекая склон напрямик. Наконец мы приближаемся к Головкинскому водопаду[316]. Он сейчас совсем не грандиозен, но место замечательное. Над головой сплетаются ветви громадных буков, и через их зеленую решетку едва проникают лучи солнца, поэтому в лесу зеленый полумрак. Большие, нагроможденные в беспорядке камни покрыты шелковым ковром моха. Между камней, со ступеньки на ступеньку, льются каскады камней. Кругом полная тишина, слышится только шум падающих струй. Все дико, глухо и заброшенно. В этой тишине и нетронутости есть что-то чарующе-торжественное. Как хорошо здесь сидеть совсем одной на большом зеленом камне, слившись со строгой тишиной природы, вдали от людей, отдавшись раздумью, мыслям и мечтам! Здесь, вероятно, внутренний мир души должен становиться отчетливей, легче распутать свои противоречия и привести в гармонию свои чувства, потому что строгая величавая гармония разлита в девственном покое окружающего. Хорошо здесь сидеть и вдвоем с любимым, говорить тихо, искренно, чтобы каждое слово, окрашенное зеленоватым сумраком и подхваченное несмолкаемым шумом водопада, имело особенное значение, глубину и оттенок…

Мы здесь долго сидели усталые, голодные, притихшие. Потом пошли дальше. Встречая по дороге виноградники, мы с жадностью набрасывались на них. В несколько минут я съела кило, а Женя два, и только к вечеру мы пришли на базу в Алушту. В этот трудный переход мы все так устали, что после ужина сразу наша база погрузилась в сон.

13 сентября. Сегодня у нас небольшой поход – мы идем на гору Кастель[317], это всего в 6 км от Алушты. Туда мы все время идем берегом моря. На пляжах лежит бесчисленное множество голых тел. Красивых и молодых не так много, большинство – нагромождение голых, жирных, обрюзгших форм, и смотреть неприятно, даже противно. Некоторые из наших мальчиков высказывают это вслух, а другие делают двусмысленные замечания, острят и смеются. Особенно изощряются в своих остротах Витя и Олесь, а Сережа просто возмущается. Но вот пляжи кончились, и мы медленно начинаем подниматься в гору на невысокий лакколит Кастель. Сначала поднимаемся по дорожке, а дальше дорожка теряется, и мы лезем в гору по очень крутому склону. Это самый трудный и самый крутой из наших подъемов. К верхушке надо лезть только на четвереньках и на коленях, хватаясь руками за что попало. Из-под ног все время летят вниз камни, и скатиться вместе с ними, оборвавшись, далеко не безопасно. Витя, Женя и Кудрявцев заботливо следят за мной, помогая мне двигаться вперед. Вот, наконец, мы достигли одного выступа и остаемся там передохнуть. Сидим втроем, схватившись руками за стволы деревьев, чтобы не упасть. Вдруг Витя вспоминает, что я не исполнила проигранного ему пари, и теперь, приняв важный вид, он говорит, что я должна его исполнить. «Я никогда не слыхал, как ты поешь, и прошу тебя нам что-нибудь спеть. Только пой серьезно и во весь голос». Я протестую, говоря, что у меня полное отсутствие слуха и голоса. Но что делать, он неумолим и доказывает, что раз я проиграла, значит, должна исполнить то, о чем он просит. И чтобы он отстал и больше ко мне не приставал, я со смехом начинаю петь. Мои слушатели заливаются заразительным смехом и просят петь «Крокодилу»[318]. С моим произношением «л» это получается, видимо, особенно забавно,