Мемуары - Станислав Понятовский

день лекарствами и самыми строгими приказами вашим генералам. Разумеется, крайности, до которых доведён я сам, доходят до того, что, спасая последние остатки своего состояния, я вынужден был распустить часть моей гвардии, которую я содержу на собственные средства, поскольку государственная казна истощена... Всё это так. И всё же не этим заняты в настоящий момент все мои мысли, а делом более важным и значительным.

Посол вашего величества сказал мне: единственный способ покончить с вашими бедами — это засвидетельствовать моей государыне, что вы стремитесь быть заодно с ней в советах, в поступках, в средствах, во всём и всегда. Нет ничего, что лучше совпадало бы с моими желаниями, к чему я приступил бы охотнее — и мне показалось наиболее естественным адресоваться непосредственно к вам, Мадам, с надеждой, что всё это станет осуществляться постоянно.

На свете нет никого, кому бы я был обязан больше, чем вашему императорскому величеству, а также никого, кому бы я предпочёл быть обязанным. Никто не умеет так внимать правде, как вы, и никто лучше вас не осведомлён о свойственной мне правдивости.

Вот почему я предполагаю, что, изложив вам совершенно откровенно свои пожелания и представив вам вещи так же ясно и просто, как они видятся мне, я могу надеяться, что вы всегда будете мне только благодарны за это.

Я хотел бы, чтобы в Польше уже вскоре воцарились мир и стабильность. А этого не случится, пока нация недовольна. Довольной же нация может быть только тогда, когда она получит возможность всё решать сообща — и по законам.

Чтобы достичь этого, необходимо созвать сейм, предварённый сеймиками; проведение же сеймиков окажется невозможным, если не будет благоприятного расположения к этому среди большинства нации.

А подобное расположение может проистекать лишь из надежды получить то, чего нация желает более всего, и если её надежда при этом основана исключительно на вещах достоверных, а таковыми она считает только то, что ваше величество заявляет лично сама.

Можно сколько угодно, снова и снова, твердить нации слова вашего посла, вспоминая примеры из недавнего прошлого, она, судя по всему, доверится впредь лишь вашему императорскому величеству лично.

Я скрыл бы истину и, следовательно, обманул бы ожидания вашего величества, если бы утаил от вас тот факт, что недоверие здесь слишком велико и стало слишком всеобщим для того, чтобы нацию удалось приручить иначе, чем выразив благосклонно и достоверно то, что ваше величество предполагает предпринять, чтобы утешить нас, согласно с нашими пожеланиями. Без этого не следует надеяться, что видя себя мишенью вашего гнева, нация когда-либо захочет сформировать депутатский корпус — мирно и с мирными задачами, — в полном согласии с требованиями вашего величества.

Ничто так основательно не доказывает, что это не в моей власти и не во власти кого-либо ещё, как письма, прибывающие в эту столицу из всех наших провинций, а также другие отклики на слух о том, что предполагается создание конфедерации — или королём, или даже без его участия, но без ожидаемых всеми предварительных мер.

Даже люди, пользовавшиеся здесь раньше всеобщим расположением, те, кто в прошлом добивались вещей самых существенных, каких только можно добиться в свободной стране благодаря личному влиянию, богатству, словом, благодаря доверию, какое им бывало оказано — даже эти люди были предупреждены доброжелателями, что если они рискнут объявить себя руководителями или соучастниками подобного предприятия, их безусловно ожидает неудача, позорная и даже опасная.

Чтобы я или кто-нибудь другой могли преуспеть в деле созыва конфедерации, необходимо иметь возможность сказать тем, кого я стану приглашать к сотрудничеству: вот совершенно точно то, что я могу вам пообещать, вот на чём зиждется моя уверенность в том, что речь пойдёт именно о таком-то пути а ни о каком другом, вот чем нам всем предстоит довольствоваться.

А так как сейчас в Польше никто не соглашается больше верить ничему, кроме того, что ваше величество сказали лично, я, разумеется, не решусь пообещать за вас того, что и сами вы не сочли ещё своевременным высказать.

Я не осмелился бы торопить ваше величество с подобными высказываниями, если бы чрезмерность нашей нищеты не побуждала меня воззвать к вашему состраданию.

Голод, да, Мадам, голод (здесь нет никакого преувеличения) грозится нас прикончить. Треть наших полей в самых плодородных провинциях не засеяны, ибо всё зерно дочиста было отобрано, и потому ещё, что годные для обработки земли животные тоже были конфискованы, или съедены войсками, или погибли при бесконечных перевозках складов за тридцать, пятьдесят и семьдесят немецких миль. Даже за десятую часть всего этого не было уплачено... Наши последние ведомости обстоятельно зафиксировали все подобные факты — и ваши генералы не могли отрицать их.

Я не упоминаю здесь о сокращении (уже чувствительном) численности населения: одни погибли от оружия, очень многие другие сделали попытку избежать нищеты, покинув свою многострадальную родину.

Вам скажут, быть может, что все эти факторы должны ускорить выражение поляками покорности и что если они станут упорствовать, принуждение пойдёт им только на пользу... Я обязан сообщить вашему императорскому величеству: всеобщее настроение таково, что поляки предпочтут продолжать страдать и угасать, но не свяжут себя чем-либо до того, как ваше величество милостиво объявит, каким образом предполагаете вы снизойти до их страданий.

Ваше величество помнит, вероятно, что даже при поддержке многими видными представителями этой страны конфедерации 1767 года, — их друзья во всех провинциях призывали присоединяться к ней, — понадобилось всё же немало войск, чтобы побудить жителей подписывать манифест конфедерации, да и то, несмотря на войска, было немало отказывавшихся сделать это, ибо люди не знали, чем всё это закончится. И что ещё больше силы и принуждения потребовалось, чтобы довершить создание конфедераций в Радоме и в Варшаве.

Нынче потребуется намного больше войск — и во всех районах. Ведь речь идёт о деле, для которого невозможно будет найти ни руководителей, ни местных добровольцев — без самого грубого насилия, несомненно весьма далёкого от намерений вашего величества. Кроме того, само принуждение людей силой даст им в будущем новые аргументы для протеста против того, что не было создано по их доброй воле.

Я — друг вашего императорского величества, всю свою жизнь я горжусь этим, и всё же правила искренности, которые я принял на себя в своих отношениях к вам, вынуждают меня и придают мне смелости сказать вам ещё: как только нация поймёт, что она получила мир и спокойствие без содействия католических держав, она станет всегда рассматривать этот мир (независимо от любых