Мемуары - Станислав Понятовский

Вот чего я с доверием прошу у той, которой я желал бы и в будущем быть обязанным решительно всем.

Я буду счастлив пожертвовать жизнью, чтобы доказать ей свою благодарность и чувства самые нежные, самые подлинные, самые неизгладимые, какие я не перестану испытывать к ней никогда».

Глава седьмая

I

В течение всего этого года, пока король безрезультатно пытался добиться чего-либо, Ксаверий Браницкий во главе небольшого отряда, специально для этой цели созданного, метался по стране, защищая королевские экономии, когда то одной, то другой из них угрожал визит конфедератов; он разбивал противника во многих достаточно яростных схватках, хотя конфедераты бывали, как правило, значительно более многочисленны, чем его отряд.

Помимо опасностей, связанных с любой военной экспедицией, Браницкий подвергался при этом и опасности куда более значительной, ибо конфедераты заочно, на случай, если бы им удалось его захватить, присудили Браницкого к позорной смерти. Он проявлял в этой сложной обстановке незаурядные военные способности, а двойной риск, которому он подвергался чтобы спасти для короля остатки его доходов, давал ему ещё большее право на королевскую благодарность.

Обнаружив, что после того, как послом был назначен Волконский, русские войска стали помогать ему не так активно, как ему бы того хотелось, Браницкий, ранее близко связанный с Репниным, особенно жалел о том, что его заменили флегматичным старцем. И ему пришло в голову, что если он сам отправится в Петербург, то сумеет там добиться возвращения Репнина или, по крайней мере, отозвания Волконского.

Главным же образом Браницкий надеялся обеспечить себе лично внимание и фавор русского двора — ведь он был единственным, кто открыто сражался за дело, которое Россия называла своим.

Он рассчитывал на благоприятный приём у графа Панина, дяди и покровителя Репнина, а также на поддержку Салдерна, с которым он успел немного сблизиться во время первого пребывания Салдерна в Варшаве.

Таковы были мотивы, побудившие Браницкого предпринять это путешествие. Король дал своё согласие на его поездку, имея в виду прежде всего то, что Браницкому удастся, быть может, договориться с русскими министерскими и военными кругами о более соответствующих планам короля и интересам их родины действиях.

И действительно, хоть визит Браницкого и не носил официального характера, он многого достиг в Петербурге — государыня вспомнила обстоятельства, при которых состоялось их знакомство в 1758 году...

Салдерну было несложно убедить Панина в том, что Волконский — не на своём месте в Варшаве, и что назначить послом следует его самого.

Браницкий возвратился вместе с Салдерном в самом начале 1771 года.

II

Заменив Волконского, которого он совершенно несправедливо считал пустомелей, Салдерн решил, что сможет разом со всем покончить. Прежде всего он не сомневался в том, что ему удастся побудить Чарторыйских создать конфедерацию, противостоящую той, что была созвана в Баре — для этого, как полагал Салдерн, достаточно будет уничтожить так называемый патриотический совет, сформированный Волконским.

С этой целью Салдерн стал третировать самого примаса Подоского, причём так неприкрыто, что тот, напугавшись и почувствовав отвращение ко всему происходящему, покинул Варшаву, уехал сперва в Данциг, а оттуда, спустя некоторое время, направился со своей любовницей в Марсель, где оба они скоропостижно скончались от несварения желудка, случившегося после обильного ужина — они испугались полицейского офицера, явившегося сообщить им приказ правительства, связанный с одним незначительным, но грязным делом, в которое они оба были вовлечены...

Салдерн употреблял также столь угрожающие выражения по адресу виленского епископа Массальского, враждовавшего тогда с Чарторыйскими, что этот тоже решил эмигрировать. Он жил некоторое время в Париже, поместив свою племянницу в монастырь, откуда она вскоре вышла замуж за сына принца де Линя...

Суровые меры, предпринимаемые Салдерном по отношению к людям, не нравившимся Чарторыйским, не подвигнули, однако, этих последних на то, чего Салдерн от них добивался, — и что он самонадеянно пообещал в Петербурге, демонстрируя там уверенность в том, что уж ему-то удастся побудить Чарторыйских на дело, на которое ни энергия Репнина, ни бестолковость Волконского подвигнуть их не смогли.

Раздражённый неуспехом, Салдерн предался прямо-таки неистовым выходкам. Многие из них, совершённые под воздействием самой натуральной ярости, можно было отнести за счёт бесстыдных претензий его любовницы, женщины низкого происхождения; Салдерн привёз её с собой, и в Варшаве попытался обеспечить ей чуть ли не такое же положение, какое занимали первые дамы Польши и, в частности, сестры короля. Но, случалось, он разыгрывал ярость и специально — надеясь вызвать робость тех, с кем имел дело.

Одним из таких людей был Глер, секретарь короля, швейцарец по рождению, остававшийся в Петербурге поверенным в делах после отъезда Ржевуского. Однажды, беседуя с Глером, Салдерн, после того, как он достаточно долго поносил короля и всю его семью, стащил с головы собственный парик, швырнул его оземь и стал топтать ногами... Не смутившись подобным неистовством, Глер упорно хранил молчание и не сделал при этом ни малейшего движения — Салдерну пришлось самому подобрать парик, и он тут же смягчил свои речи.

Несколько раз Салдерн столь же истерически беседовал с Браницким, требовавшим для решительных действий королевских улан значительно больше денег, чем Салдерн предполагал ему дать.

— Чтобы договориться с Браницким, — говаривал Салдерн, — надобно всегда иметь на столе заряженные пистолеты...

Свои отношения с королём Салдерн начал с очень долгой беседы, во время которой он без конца прибегал к угрозам и вместо того, чтобы оставаться сидеть напротив короля, перед его столом, приближался то и дело, под разными предлогами, к окну — чтобы (как он объяснил потом) иметь возможность читать в глазах короля.

А после этой встречи он имел наглость незамедлительно отправить длинную незашифрованную депешу, в которой, оболгав всех на свете, он заверял, что «завладел» королём... Депеша была перехвачена барскими конфедератами и термин «завладел» ещё пуще разжёг их ненависть к королю.

На деле же король, беседуя с послом, повторял примерно то же самое, что писал ранее в Петербург. Единственное, чего Салдерн от короля в тот день добился, был приказ Браницкому выступить с небольшим отрядом королевских улан в краковское воеводство, чтобы вновь приступить там к защите экономий, солеварен и другого имущества короля, действуя согласованно с Суворовым и прочими русскими командирами, находившимися в этой части Польши.

Справедливо отдать здесь должное добросовестности господина Суворова; из всех