Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

прелести,

Но все, что прелестно,

       все непостоянно,

       а это мне вовсе не нравится.

*

Когда же мы на берегу, над водами

       реки небесной, в млечном

Сиянии луны среди безмолвия

       ночей звенящих будем,

Грустя о бренности, но духом счастливы:

       — «О, Шива! Шива! Шива!» —

Так восклицать, исполнясь умиления, —

       когда же это будет?

*

Имущество раздарим, состраданием

       сердца свои наполним,

О жизни па́мятуя и о прихотях

       судьбы, несущих горе,

В благих лесах, луною озаренные,

       сосредоточась, будем

До третьей стражи путь искать спасительный

       к твоим стопам, о Хари!

*

Тряпица на бедрах,

       другая — оплечь

       тряпица, такая же рваная,

Еда безразлична,

       где спать, все равно —

       что в лесу, что на месте сожжения,

Всегда безгранична

       свобода, в душе

       спокойствие невозмутимое, —

Когда торжествует

       йога благая,

       к чему тогда власть над вселенною.

*

Рука-лиана — подголовье мягкое,

       земной простор — лежанка,

Высокий потолок — вся твердь небесная,

       дыханье ветра — веер,

Луна — светильня, а жена — бесстрастие,

       что всех объятий слаще! —

Он спит, как царь! А царь в покоях царственных

       не ведает покоя.

*

Легкой добычей

       по воле создателя,

       пищей бескровной питаются:

Воздухом — змеи,

       травой и побегами —

       прочие твари жующие;

Лишь человека,

       чей разум способен

       объять океан и вселенную,

Жизнь такова,

       что душа истощается

       ради прокорма насущного.

*

О Матерь-Земля!{61}

       О Ветер-Отец!

       О Друг мой Огонь! О любимые

Сестрица-Вода

       И Брат-Небосвод!

       Вам прощальное благодарение!

Вами взращенный,

       прозрел я сияние

       знания и в озарении

Бездны избегнул

       незнания! Ныне

       я жду с Парабрахмой{62} слияния.

Стихотворное переложение В. Тихомирова.

VI

Библиотека старинной прозы

Г. Рачков

ПОВЕСТЬ О ЧЖАО СЮНЕ

Герои этой повести носят китайские имена и фамилии, называют себя подданными китайского императора династии Сун (420—479 гг.), читают китайские книги, пишут иероглифами, уснащают свою речь ссылками на сюжеты китайской мифологии и исторические события Китая. В то же время они, как оказывается, говорят по-корейски, поют корейские песни под аккомпанемент каягыма (корейской цитры) и играют в корейские шашки — падук. Столь странные на первый взгляд несоответствия в облике и поведении героев объясняются прежде всего тем, что повесть создана в Корее, написана по-корейски и автор ее — кореец. Имени автора и биографии его мы не знаем, полагаем лишь, что он житель или уроженец юга Кореи — в языке оригинала множество примет южного диалекта.

Корейская повесть начала формироваться как жанр, видимо, в XVII—XVIII веках, хотя многие ее образцы дошли до нас в изданиях более позднего времени — начала и середины XIX века. Подавляющее большинство произведений создано анонимно, ибо литература на корейском языке считалась тогда еще «низкой», к тому же она часто представляла собой обработку корейских фольклорных или китайских литературных сюжетов, «высокой» же почиталась только литература, написанная по-китайски. Действие в некоторых из таких повестей происходит не в Корее, а в Китае, притом не в реальном, а весьма условном, где сохранены географические реалии, а этнографические порою переплетены с корейскими, исторические же вообще весьма произвольны. Иначе говоря, Китай и китайцы в таких повестях — только фон, на котором корейский автор вышивает узор своего сюжета. Для чего нужен был такой фон? Возможно, для того, чтобы читатель принял «низкую» корейскую прозу за «высокую» китайскую. А может быть, для того, чтобы автор мог за «китайской ширмой» высказать какие-то криминальные мысли, касающиеся корейской действительности, не опасаясь карательных санкций со стороны властей.

«Повесть о Чжао Сюне» написана по канонам прародительницы жанра — исторической биографии конфуцианского толка, поэтому она рассказывает об образцовой личности, проявляющей необычайные достоинства в необычайных обстоятельствах. В арсенале конфуцианской биографии и средневековой корейской повести было несколько моделей такой образцовой личности: образцовый государь, образцовый подданный, образцовый муж и отец, образцовая жена, образцовые сын или дочь и т. п. Чжао Сюн предстает перед читателем прежде всего как образцовый подданный — все деяния его, все события жизни как бы нанизаны на социальный стержень: герой, преданный династии вассал, вступает в конфликт с узурпатором императорской власти Ли Дубином. И хотя Ли Дубин повинен в самоубийстве отца Чжао Сюна, он не просто личный враг героя, он — государственный преступник, незаконный властитель, он враг Неба, нарушивший гармонию социума. И Чжао Сюн призван Небом восстановить эту гармонию. Враг опасен и коварен, он наделен властью, его приспешники преследуют Чжао Сюна, чиня ему всякие препятствия, но на стороне героя его единомышленники из земного и потустороннего миров, на его стороне Небо — и потому победа его предрешена. Именно в борьбе с врагами империи и Неба проявляет Чжао Сюн свои необычайные способности: с малых лет превосходит он всех умом и талантами, в считанные дни овладевает вершинами науки и тайнами магии, без труда побеждает сильнейших богатырей и влюбляет в себя самых красивых девушек. И вот наконец он карает врага, возводит на престол законного наследника и занимает высокое положение, соответствующее его достоинствам и заслугам. Гармония социума восстановлена — повествование о Чжао Сюне закончено.

Советский читатель знаком с произведениями подобного жанра корейской литературы по сборникам «Повесть о верности Чхун Хян» («Издательство восточной литературы», М., 1960), «Повести страны зеленых гор» («Художественная литература», М., 1966), «Роза и Алый Лотос» («Художественная литература», М., 1974). Публикуемая впервые в русском переводе «Повесть о Чжао Сюне» позволит читателю продолжить знакомство с героями корейской средневековой прозы.

ПОВЕСТЬ О ЧЖАО СЮНЕ

Шел двадцать третий год правления сунского императора Вэнь-ди{63}. В стране царил мир, народ благоденствовал, бил в барабаны и распевал песни.

Миновало еще два года. В третий день девятой, осенней луны император отправился к Кумирне Преданного Вассала, сооруженной в память о Левом помощнике{64} Первого министра, министре чинов Чжао Тинжэне…

Было это на десятом году правления Вэнь-ди, когда у южных границ империи вспыхнул мятеж. Армия отступала, над страной нависла опасность, столица ее оказалась под угрозой. Пришлось спасать августейшую семью и нефритовую государственную