Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

хорошей чертой характера, как вы думаете, но я этого вам объяснять не собираюсь. Меня вы знаете мало, а потому и свои мысли обо мне можете не высказывать», – сухо говорю я и ухожу в сад. Мне это просто смешно. Я, приходившая в ярость от дерзких мальчишек в школе и не раз колотившая их, если они задевали меня; я, сумевшая «отшить» от себя жемчужинских ухажеров с поцелуями, – разве я беззащитна? Попробовал бы сам Виталий испытать мою доброту, я бы нашлась, как ему ответить. А в отношении шуток – я прекрасно понимаю, что Женя, Витя, Сережа достаточно хорошо меня знают и относятся ко мне больше чем хорошо, чтобы желать меня обидеть; на их шутки и остроты мне было бы обижаться смешно и глупо. Разве я не смеюсь часто над ними, но этим тоже вовсе не хочу их обидеть.

На базе я привожу в порядок нашу запись и, когда кончаю, приходят Миша, Витя, Олесь и Виталий. Они рассказывают о своих похождениях в городском саду, много смеются над где-то встреченными девушками. Это меня не трогает, они имеют полное право валять дурака, но вдруг Виталий заявляет Вите и Олесю, что я только благодаря им не пошла гулять и целый вечер проскучала одна, что теперь я на них сердита и что с их стороны нехорошо меня обижать. Я вспыхиваю новым раздражением и говорю, что все это неправда, что если я и сержусь на Витю, то совсем за другое, он знает за что. Витя взволнован. Он подходит ко мне и спрашивает, правда ли я сержусь на него и в чем дело. Я его уверяю, что все уже давно прошло и об этом вспоминать не стоит. «Да, она не пошла гулять с нами только потому, что вы взяли с нее слово вечером привести в порядок геологическую запись. Вы ее обижаете, лишая ее удовольствия», – продолжает своим противным сладким тоном Виталий. «Тебя это вовсе не касается, – резко возражает Витя, – и если она сердится на меня, то тебе до этого нет дела». – «Нет, есть, потому что ссоры внутри бригады недопустимы, и, чтобы это устранить, может, придется кое-кого удалить из бригады». Я тут не выдерживаю и говорю: «Я одно понимаю, Виталий, что вы хотите нас поссорить, и считаю это недопустимым в бригаде. И потом, кто дал вам право вмешиваться в мои личные дела, которые вас совершенно не касаются?» И, обращаясь к Вите, говорю: «Я была не права, придавая слишком большое значение твоей глупой выходке с татарчонком, и надеюсь, что это больше не повторится». – «А, Таня, это нехорошо, уже и отступление», – злорадствует Виталий, и его начинает поддерживать Миша. «А вам, верно, кисло, что она с вами не пошла гулять, вот вы и суете ваш нос, куда не следует», – резко обрывает Витя Виталия и, подойдя ко мне, говорит тише: «Имей в виду, что ты на шутки не должна сердиться. Я часто болтаю всякий вздор, но, конечно, не с целью тебя обидеть, и ты это хорошо знаешь; а если ты придаешь этому серьезное значение, то это твое дело. Не думай, что я буду плясать перед тобой на задних лапках. Если человек виноват, он должен сам сознать свою вину, но за мной такой вины нет». – «Не думай, Витя, что я от тебя ожидала извинений, в этом отношении я тебя достаточно хорошо знаю. Но прежде всего надо всегда думать, что говоришь, и не болтать языком зря. Поверь, если б ты начал плясать передо мной на задних лапках, это вовсе не доставило [бы] мне удовольствия, и ты тоже знаешь, что я не люблю тех, кто пляшет». Я отворачиваюсь к стене и сижу молча. От разговора мне неприятно, и я еще вчера решила, что не следует придавать большое значение всему, что болтают. Этот случай послужит мне хорошим уроком. Надо избегать всяких недоразумений на работе и быть всегда сдержанной.

7 сентября. Рано утром, когда чуть брезжил рассвет и в воздухе была приятная прохлада, мы из Симферополя пошли на юг. Наши вещи уехали на повозке вперед, а с собою были только хлеб и консервы. Еду несли в мешке по очереди, и она была отдельно у каждой бригады. Меня моя бригада заботливо освободила от этой ноши. Я несла через плечо только баклажку с водой и в руке молоток. Перед уходом Витя и Запасчиков осмотрели меня, как я одета. Я шла в спортсменках на босую ногу, в черном сарафане и в белой панаме на голове. Они накинули мне плащ на плечи, на случай дождя. Вид замечательный. С собою я взяла еще два сарафана, два купальных костюма, легкое фланелевое одеяло, а также маленькую подушку. Это все было в рюкзаке на уехавшей повозке.

День с каждым часом становился все жарче. Вначале между мною и Витей была небольшая натянутость, но она быстро исчезла, как только мы заговорили. Медленно мы двигались по шоссе все дальше на юг, все выше поднимаясь в гору. Иногда останавливались около интересных обнажений, наш руководитель, доцент Алексеев, добродушный, симпатичный и мягкий человек, объяснял нам рассматриваемую породу, и мы продолжали свой путь, растянувшись по дороге группами. Я шла с Олесем, весело подсмеиваясь друг над другом. «Ах ты, северный полюс, – говорил он, – ты такая же холодная». – «А ты – экватор», – смеюсь я. – «Ну вот и хорошо, – сверкает Олесь золотыми зубами. – Когда полюс и экватор идут вместе, они смягчают друг друга, и получается умеренно теплый климат. Получается Италия, и мы можем вообразить, что путешествуем по прекрасной Италии». Олесь большой чудак. Он всегда весел, смеется, сверкая широкой золотой улыбкой, и очень легкомыслен. Но он любит поэзию, литературу, много читает, понимает и любит красоту, а также природу. От жизни он легко, не задумываясь, берет ее радости, слегка ухаживая за девочками, но не всерьез. Самый большой недостаток Олеся – это что он чрезмерно ленив, к тому же он не очень хороший товарищ и на него нельзя положиться. По жизни он скользит поверхностно, шутливо и легко.

Мы проходим татарские деревни, но ландшафт не меняется, и только холмы делаются выше, круче и обнажения совсем белые. Это вторая гряда Крымских гор, сложенная из отложений морей мелового периода, а за ней начинается долина, и мы, спустившись в нее, идем по широкому плоскогорью. Впереди синие горы придвигаются к нам близко-близко. Когда все долго рассматривают обнажение, Женя, Леня Шаровар и я садимся в тени сарая