Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

водка, хотя я этого не знала», – защищаюсь я. – «И вы были разочарованы?» – добродушно смеется Алексеев. – «Разочарована, только не в водке, а кое в чем другом, в чем, – это знает моя бригада». Алексеев смеется. Он очень симпатичный, немолодой, маленький, кругленький. Младший руководитель, Осипов, – хуже: он мне напоминает молодого бычка, такой же плотный, коротенький, и мне думается, что он не очень умен. Как часто молодые преподаватели, он любит показывать свой авторитет, считая себя выше всех нас; держит он себя неровно. Обычно товарищески прост, но когда делает выговоры – хочет всегда показать свою власть. В нашей комнате поднимается шум. Кто-то бренчит на балалайке. Сериков[301] горланит песни, тут же танцуют, и так до ужина. И только после ужина база погружается в сон и наступает тишина.

8 сентября. Рано утром, когда первые, нежно-розовые лучи восходящего солнца ласково блеснули нам в глаза, а воздух был еще прозрачен и чист, мы, захватив с собой плащи, с проводником выступили в путь. Все ближе придвигались к нам горы, и мы вступили на склон большой горы, медленно начав подниматься на ее вершину.

Мы идем по плоской яйле, голой, выжженной солнцем, а впереди нас высится стена большого массива с крутыми обрывами. Подъем крутой, но мы бодро идем вперед. У меня приподнятое настроение. Многие говорят, что горы действуют подавляюще. Это верно, так и должно быть, если противопоставлять себя горам. Тогда перед их величиной будешь себя чувствовать очень маленьким и ничтожным существом, и будут подавлены сила и энергия. У меня же наоборот, потому что я не противопоставляю себя горам, а сливаюсь с природой. Горы – это большой кусок природы, а я – маленький кусочек природы, но у нас общее начало, мы разные проявления одного и того же явления, мы – одно. В этом слиянии с природой – большая радость. Это дает энергию, силу и гордость. Горы – проявление могущества природы; приятно сознавать, что в ней таится столько творческих сил, и это возбуждает, хочется влезть к самым верхушкам, чтобы с далеких гор взглянуть на необъятный мир, простирающийся у ног. Охваченная этим, для меня новым, чувством, я быстро и легко, обогнав всех, иду с Московцевым[302]. Мы далеко впереди, и, когда делаем остановку, я слышу голоса: «Что ей не бегать? Ведь в ней весу всего пуд двадцать восемь». С этого дня у меня появляется новое название – «Пуд Двадцать Восемь». Даже Алексеев называет меня так. Он говорит: «Да, она ходит без больших усилий, с улыбкой на лице». Леня Шаровар добавляет: «Это у нее хорошо получается». – «А я не ожидал, что она будет так ходить, думая о ней, что она такая слабая, хрупкая и эта экскурсия будет для нее тяжела», – продолжает Алексеев. Сережа, которому трудно ходить из-за невроза сердца, немного недоволен, что я, которую он считает изнеженной девочкой, иду всегда впереди его. Он скептически замечает: «Вот попробуйте таким темпом сделать несколько подъемов, так потом запросит валерьянки». – «Не бойся, Сережа, наверное не попрошу, – с улыбкой говорю я, – обойдусь и без валерьянки». И действительно, я все 20 дней, не пропустив ни одного перехода, ходила без жалоб на утомление, и мне часто влетало от Алексеева за мою поспешность. Мне ходить было не трудно, и я все время чувствовала себя хорошо.

Отдохнув и подкрепившись едой, мы снова продолжаем наш путь. Начинаются карстовые поля, под нашими ногами сплошные острые выступы, ямки, трещины, и мы все чаще спотыкаемся, раним себе ноги, рвем туфли. Здесь очень легко вывихнуть или сломать ногу, и потому мы идем медленно и осторожно. По дороге попадаются карстовые воронки, провалы, в трещинах которых растет колючая трава и стелется колючий мох. Все время ослепительно светит солнце, и в его палящих лучах все сжигается кругом, но в воздухе чувствуется свежесть, он чист, дышится свободно и легко. Мы поднялись высоко над уровнем моря. Наш проводник ведет нас к горным пещерам. Черным неправильным пятном вдали темнеет вход в пещеру Бим-Баш-Коба[303] – Тысячеголовую. Есть предание, что там когда-то умертвили тысячу преступников. Вот мы одеваем на себя плащи, зажигаем фонари и спускаемся в пещеру, где нас охватывают прохлада и сырость. Кругом темно и тихо, наши голоса становятся глухими и далекими. Свет от фонарей, дрожа, освещает пещеру и ее стены: они все покрыты причудливыми натеками известкового туфа и похожи на лепные барельефы и фрески. Из мрака выступают неправильной формы колонны и кажутся очень странными. На всем, куда ни глянешь, блестят капли влаги, мелкие, как бисер. Когда рукой касаешься стен и колонн, то чувствуешь все ту же холодную влагу. Мы медленно рассматриваем все вокруг, двигаясь все дальше в глубину. Свет часто теряется в каких-то провалах, а кругом все те же причудливые узоры натеков в блестящих капельках воды. Насколько глубоко тянется пещера – неизвестно, до конца ее никто не исследовал. Но вот в одном месте нам сверху блеснул луч света. Он был особенно приятен и радостен здесь, среди этой вечной тьмы. Несколько человек бросились ему навстречу. Я последовала за ними. Они лезли навстречу солнцу, и Кудрявцев помогал мне карабкаться вместе с ним. Сережа сверху кричал: «Возвращайся, Таня, за нами не лезь, ты все равно не влезешь». Но я знала, что влезу, не хуже, чем он. Я цепко хваталась за холодные, скользкие камни, а Кудрявцев в трудных местах поддерживал меня. Из-под наших ног, с гулким стуком падая вниз, осыпались обломки. И вот я стою наверху и смотрю на этот темный провал. Мне становится жутко, когда подумаю о том, что там темно и сыро, безжизненно холодно и тихо. А что если бы из-под ног сорвался большой камень, или упал бы сверху? Он мог бы убить кого-нибудь из нас и увлечь за собой в страшную, сырую могилу-пещеру. Сережа был прав, предупреждая меня, но в наши годы опасность не страшит, она только увеличивает интерес. Когда мы вылезли из этого темного колодца, увидели кусок синего неба и слепящие лучи солнца ярко озарили нас, сердце затрепетало от жизни, а глаза щурились от света после тьмы. Здесь наверху все живет, каждая букашка и травка дышит, радуется свету и теплу.

Но вот мы идем снова дальше к другой пещере Сук-Коба (Холодная пещера)[304]. Там также темно и сыро, свешиваются сталактиты со стен и сводов и еще более причудливы узоры натеков. Много выше – колонны, и на всем лежит печальный отблеск