Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

Наш разговор прервался, к нам подошел Виталий. Мы проходили татарские селения, небольшие табачные поля, виноградники и только к вечеру пришли в какое-то селенье выше Алушты[307]. Приведя себя в порядок, я пошла с Женей и Витей в кофейню чего-нибудь поесть. В этот вечер я долго спорила с Сережей. Он находит бесхозяйственной меня и это мне доказывает, говоря, что я должна научиться все делать по хозяйству, чтобы в дальнейшем быть хорошей женой. Я не возражаю, что должна, так как это в будущем мне пригодится как геологу. «И не как геологу, а как женщине, – возражает Сережа, – вот выйдешь замуж, так муж тебя заставит быть хорошей хозяйкой». – Я вспыхиваю гневом, так как это для меня больной вопрос, и говорю: «Прежде всего, муж ничего не может заставить: учусь я не для того, чтобы быть домашней хозяйкой. Я хочу работать наравне с мужем и брать на себя лишнюю нагрузку не собираюсь. Хозяйничать будет у меня домработница, а возможно, к этому времени многое изменится и будет хорошее общественное питание». – «А как ты думаешь, для чего учатся женщины?» – продолжает Сережа. – «Как для чего – чтобы работать», – говорю я. – «Ты ошибаешься, они хотят стать инженершами, выйдя замуж за инженера». – «Неужели ты думаешь, что у меня есть стремление стать инженершей и для этого я поступила в Горный институт?» – возмущенно повышаю я голос. – «В данном случае я не о тебе говорю, ты слишком молода, и у тебя нет этого стремления, но с годами оно может появиться. Во всяком случае, оно есть у большинства девушек. Если твой будущий муж позволит тебе служить, значит, он у тебя будет дурак, а умный муж заставит выбросить из головы глупости и быть просто настоящей хорошей женой; но, возможно, ты подцепишь себе лодыря и тогда будешь работать на него, а он возражать не будет, потому что это будет ему выгодно». Я чувствую прилив обиды и раздражения за такой узкий взгляд на женщину собственника-мужчины. И я говорю резко: «За дурака и лодыря я, конечно, замуж не выйду, как и за собственника. Прежде всего у меня, у нас, должно быть взаимное понимание друг друга, уважение и равноправие, и жизнь на равных началах, материальная независимость. Нас должны связывать правдивая любовь и глубокое чувство привязанности друг к другу с уступками с обеих сторон. Я это понимаю только так». – «А, ты хочешь мужа умного, красивого, с хорошим характером и заработком инженера, как и ты?» – «Ошибаешься, заработок меня интересует мало, я для того и учусь, чтобы быть независимым, обеспеченным человеком». – «Но тогда не будет равных начал», – начал Сережа. – Я продолжаю: «Порядочный человек с головой и самолюбием никогда не согласится жить за счет своей жены, а людей без гордости и самолюбия я не признаю. И если я не найду такого мужа, которого смогу любить, то не выйду замуж совсем. Но домашней хозяйкой, удобной женой собственника-мужа я не буду». Я чувствую, что волнуюсь и мне хочется крикнуть Сереже: «Это дико в наше время – не отбросить мещанского взгляда на женщину!» И я чувствую отвращение к сознанию мужского превосходства, которое читаю на лице Сережи. Волна возмущения и протеста мешает мне говорить. «Ты еще ничего не понимаешь в жизни, через несколько лет твои взгляды сильно изменятся, и ты будешь больше ходить по земле», – продолжает Сережа. – Мне хочется поскорее окончить этот неприятный разговор, и я сухо говорю: «Спорить об этом пока бесполезно; в будущем будет видно, кто из нас окажется прав, а ты все равно меня не переубедишь». Виталий поддерживает Сережу. Он говорит:

«Я давно замечал, что Таня резко всегда отмежевывается от своего пола, чем это объяснить?» С противной улыбочкой продолжает: «Но мне думается, через два года она, конечно, будет как все; к этому она придет сама, испытав все радости жизни». Я больше не хочу возражать и молча ухожу во двор, там я влезаю на татарскую арбу, долго смотрю на далекие звезды и, наконец, под открытым небом, крепко засыпаю. Вокруг на земле спят студенты, а некоторые ночуют в кофейне. У меня самое хорошее место. Засыпая, я думаю: Сережа – хороший, но он слишком односторонний и в некоторых вопросах невыносимо узок.

А к женщинам относится как к чему-то вспомогательному в мужской жизни, вроде вкусно приготовленного обеда, хорошей квартиры, мягкого кресла. Впрочем, ко мне самой он привязан почти по-братски. А сейчас серьезно воспринимает поручение папы следить за мной в путешествии, чтобы чего-нибудь со мной не случилось. Поэтому он даже хранит у себя мои деньги и сам всюду за меня платит, выдавая мне только немного на мелкие расходы. Он очень хозяйственен, а меня считает еще совершенно не способной к самостоятельной жизни, говорит, что детям деньги давать не следует, и читает мне порой нотации.

9 сентября. Сегодня, проснувшись утром, я увидела шелковую акацию в цвету и ей улыбнулась. Я залюбовалась тонкой резьбой изящных перистых листьев, похожих на кружево, и нежными розовыми цветами. Проснулась я раньше всех, когда солнце еще чуть озаряло верхушки гор и все кругом крепко спали. Меня разбудила лошадь, тихонько тащившая сено из-под моей головы.

Наши девочки после подъема на Чатыр-Даг так устали, что еле плелись до Алушты, где мы остановились на какой-то базе близ моря. Самые усталые остались в Алуште. Витя, Женя и Сережа тоже остались, но, конечно, они валяют дурака, что не могут идти на экскурсию. Остальные с проводником отправились на гору Демерджи[308]. Она вся покрыта причудливыми колоннами и каменными грибами, шапки которых угрожают своим падением. Вся гора в ущельях, обрывах, выступах, и влезть на ее верхушку тяжело. Многие отстают на склоне горы, но я лезу выше с несколькими студентами к самым столбам выветривания. Из-под наших ног все время летят камни, и ноги скользят вниз с осыпями. Но там, наверху, все так интересно, ново и необычно. Самой разнообразной формы стоят столбы выветривания, образуя лес гигантских стволов.

Спускаться с этой горы было во много раз труднее, чем подниматься. Миша опирался на палку, а я на его руку, стараясь не упасть, и все же падала. Самые солидные камни, и те оказывались обманчивыми, когда я доверчиво ставила на них свою ногу. С шумом катились они вниз и, не останавливаясь, исчезали где-то далеко у подножья горы.