Мемуары - Станислав Понятовский

которого вы приказали арестовать за речи, направленные против предпринимаемых вами мер, обладал такими же точно правами на иммунитет — вы не уважили их. И в случае с Солтыком вы не должны особенно об иммунитете тревожиться, тем более, что ваши интересы требуют того, чтобы он был арестован прежде, чем кто-либо ещё...

Тут следует представить читателю примаса Подоски — он занял место Любиенского благодаря самым энергичным настояниям Репнина, делавшимся от имени императрицы аббат князь Михал Понятовский, брат короля, отказался тогда принять этот пост.

Аббат Подоски был референдарием короны ещё во времена Августа III и был исключительно привязан к принцу Карлу, его сыну; саксонец в душе, он сожалел об отделении польской короны от саксонского дома. То был неглупый человек, начитанный более, чем кто-либо другой из многочисленных польских церковнослужителей; он говорил на всех европейских языках, но повадки его плохо соответствовали его положению. Распущенность аббата доходила до публичных непристойностей, шокировавших окружающих тем более, что объектом их бывали, как правило, люди низкие по своему положению; весьма сомнительными были и его моральные устои.

Подоски был не только орудием Репнина, но и его советником; прекрасно зная польские законы, он всегда находил нужные уловки для того, чтобы обойти их.

Репнин отдавал себе отчёт в том, до какой степени шаг, на который его подталкивал Подоски, был делом вопиющим и опасным, ибо речь шла в сущности о том, чтобы нарушить все права человека и вступить в прямое противоречие с многочисленными высказываниями, декларациями и публичными актами императрицы, неоднократно заявлявшей, что она уважает права и свободы польской нации и покровительствует им — имея в виду как права всей нации в целом, так и права каждой личности, взятой в отдельности.

Репнин стал искать поворот, способный придать видимость хоть какой-то законности этому невероятному насилию.

Такую видимость законности обеспечил ему Бжостовский, только что награждённый русской Синей лентой. Как маршал конфедерации от Литвы, он имел право председательствовать и на конфедерации короны в те дни, когда Радзивилл почему-либо не председательствовал сам. Что бы ни делало с Радзивиллом его окружение, как бы ни водили его за нос, было абсолютно ясно, что его невозможно было заставить подписать требование Репнина об аресте епископов и гетмана Ржевуского, тестем которого был сам Радзивилл. Бжостовский взял на себя эту ужасную обязанность и выполнил её в отсутствие Радзивилла — всё выплыло, конечно, наружу, невзирая на покровы таинственности, которыми пытались прикрыть это дело.

Как бы от имени конфедерации, Бжостовский подписал требование Репнина на арест всех четверых.

Арест был произведён в ночь на 13 октября.

Игельстром, в то время полковник (впоследствии генерал-аншеф) прибыл с несколькими сотнями русских солдат к дверям экс-маршала Мнишека, взломал двери, и, обнаружив епископа Солтыка в комнате Мнишека, объявил ему, что он арестован, приказал взять епископа под руки и отвести в экипаж, который и доставил его в сад дома, занимаемого князем Репниным.

Другой отряд, такой же примерно численности, явился в дом, где жил гетман Ржевуский. Офицер приказал разбудить гетмана и, едва тот успел одеться, отвёз его в тот же сад вместе с его сыном Северином. Другой сын Ржевуского, Юзеф, тоже намеревался разделить судьбу отца, но русские офицеры приказали ему выйти из экипажа.

Третий отряд отправился будить Залуского, епископа киевского, и препроводил его также в сад при доме Репнина.

Затем их всех отправили в город Калугу, в сердце России, где они провели пять лет.

Собственно говоря, последний из арестованных был взят по недоразумению. Репнин намеревался увезти Турского, епископа хелмского, ибо он пользовался большей популярностью, чем Залуский, и речь его с критикой намерений России была резче, и он был особенно известен своей близостью к князю воеводе Руси. Залуский же выделился на этом сейме одной единственной фразой, вызвавшей хохот целого зала, но раз уж он был взят, Репнин не пожелал ни начинать всё сначала, ни пускаться в объяснения причин арестов.

IV

На следующий день, 14 октября, он составил адресованную конфедерации декларацию, в которой утверждалось, что четверо арестованных посягнули на достоинство императрицы, покровительницы конфедерации, очернив чистоту её намерений, неизменно дружеских по отношению к свободе польской нации. Декларация заканчивалась заверениями в том, что императрица гарантирует республике нерушимость всего, чем она владеет, её права, возможность исправить все злоупотребления, допущенные правительством Польши (с русской точки зрения), а также прерогативы каждого поляка.

15 октября примас, сопровождаемый едва ли не всеми представителями трёх провинций, делегировавших на сейм тех, кто был арестован, обратился к королю во время публичной аудиенции — с просьбой направить к князю Репнину депутацию, которая потребовала бы освобождения арестованных и соблюдения впредь иммунитета членов сейма.

Король назначил архиепископа Сираковского, воеводу Калиша Твардовского и старосту Самогитии Ходкевича, зятя гетмана Ржевуского.

Они вскоре возвратились с ответом Репнина, заявившего, что направив конфедерации декларацию, сообщающую о причинах арестов, он не собирается более отчитываться в этом ни перед кем, кроме императрицы. Репнин заявил, кроме того, что вспомогательные русские войска, запрошенные радомской конфедерацией, останутся в Польше до тех пор, пока не будут устранены причины, по которым они были туда введены, и что те, кто собирается противостоять конфедерации, или не выполнять данных ею обязательств, или выйти из этой конфедерации — будут рассматриваться как враги императрицы.

В интервале между отъездом депутации к князю Репнину и её возвращением, великий канцлер Замойский вручил королю большую печать вместе с письмом, где говорилось, что арест четверых вышеупомянутых депутатов приводит его к мысли о том, что он не сможет более достойным образом выполнять свои обязанности. Великий маршал Любомирский, заметив в руках Замойского бархатный мешочек с печатью, догадался о его намерениях и пытался отговорить его, но Замойский настоял на своём.

Впоследствии он рассказал, что канцлер Чарторыйский и маршал Любомирский говорили ему за несколько дней перед тем, что если дело дойдёт до ареста кого-либо из депутатов сейма, они тоже откажутся от своих постов.

Оба сохранили их до конца дней своих...

В последующие дни совместные собрания трёх провинций — Великой и Малой Польши, и Литвы, — предприняли ещё несколько демаршей с целью добиться освобождения заключённых. На заседаниях сейма звучали выступления по этому поводу детей, родственников и друзей арестованных — больше из приличия, чем с надеждой на успех. Потом, мало-помалу, страсти утихли, и все занялись тем, что должно было привести к исполнению желаний императрицы.

На заседании 19 октября Радзивилл сказал королю, что он надеется, что его величество вручит ставшую вакантной после отставки Замойского большую