Мемуары - Станислав Понятовский

Репнин. — 1. Если члены конфедерации недовольных не смогут ничего решать, а только просить, в конфедерации не будет никакого смысла. 2. Виленское воеводство может оставаться за Огинским и артиллерия Радзивилла — за республикой, согласно с решениями 1764 года, раз уж вы этого так желаете. 3. Я составлю завтра же программу моей конфедерации, чтобы представить её вам. 4. Поскольку императрица Анна гарантировала данцигцам их права, следует, чтобы привилегии прусских городов оставались такими, как они есть, и мы их поддержим. 5. Я повторяю, и даю даю слово посла и моё честное благородное слово, что в вопросах политических, равно, как и в вопросах новых назначений, я сам стану отдавать распоряжения членам моих конфедераций, и что я ничем в отношениях с ними не связан. 6. Хочу добавить, что раз вы не требуете ничего сверх вышеперечисленного, мы согласимся с тем, чтобы республика оставалась пока на правах конфедеративной, иначе говоря, чтобы решения принимались большинством голосов в течение всего вашего правления; необходимо узаконить лишь, чтобы из работы свободных сеймов принцип большинства был бы навсегда изгнан. Хочу прибавить также, что вы не добьётесь существования такого вот конфедеративного государства в течение всего вашего правления, пока не убедите нас своими действиями, .что вы не предпримете никогда увеличения военных сил Польши без нашего согласия.

Король. — Раз уж я дал вам слово не говорить ничего Чарторыйским, я сдержу его, разумеется, но заявляю вам совершенно откровенно, что я рассматриваю ваши проекты относительно иноверцев и разного рода гарантий, как источники величайших несчастий для нас, что я ни в коем случае не могу принять участие в осуществлении этих проектов и что я поручаю вам передать императрице мою самую настоятельную просьбу — смягчить её требования.

Репнин. — Обращаясь с подобной просьбой, вы ничего не достигнете, и более всего повредите себе самому.

Репнин сообщил о нашей беседе старшему брату короля и Браницкому. Король, со своей стороны, поставил в известность о её содержании канцлера Замойского и воеводу Ливонии Борща, подчёркивая каждый раз необходимость ничего не говорить Чарторыйским.

Оба собеседника согласились с тем, что король должен соблюдать тайну — как потому, что он дал слово, так и чтобы не утратить доверия Репнина и возможности узнавать и впредь заранее его планы, а также чтобы не дать и Репнину повода не выполнить свои обещания.

Они высказались также за то, что королю следует написать императрице, но в Польше избегать по возможности сотрудничества с русскими. Все обещания Репнина были, однако, перечёркнуты последовавшими за этим событиями.

Глава пятая

I

Как бы ни старался король затормозить осуществление русских проектов, они реализовывались постепенно с помощью Потоцких в Польше и Радзивиллов в Литве, но особенно успешно — с помощью русских войск, расквартированных там, где проводились сеймики. Почти повсюду Репнин получал депутатов по своему выбору. Именно в это время воевода Киевщины Потоцкий убедил посла отдать приказ об аресте того самого Чацкого, великого кравчего короны, который так верно послужил князю Репнину на сейме 1766 года, выступив против принципа голосования по большинству; неистовый католицизм Чацкого не мог смириться теперь с намерениями Репнина относительно иноверцев, и он провёл шесть лет в тюрьме.

Задача русского поста облегчалась также благодаря содействию казначея Бесселя и гетманов, которым князь пообещал восстановить их былую власть. Люди диву давались, видя, что гетман Ржевуский, проявлявший постоянно самый махровый католицизм и известный, как убеждённый патриот, примкнул к радомской конфедерации, официально потребовавшей от императрицы восстановить инакомыслящих во всех должностях, наравне с католиками, и дать им все необходимые гарантии. Лотом решили, что главной причиной этого поступка Ржевуского была его амбиция.

Однако, подобным образом нельзя было мотивировать присоединение, весьма услужливое, к той же радомской конфедерации воеводы Сандомира Виелопольского. Исключительно благочестивый, заслуживший широко известное прозвище доброго человека, Виелопольский, ставя свою подпись, не мог рассчитывать на получение каких-либо личных преимуществ (по крайней мере, явных). Его шаг объясняли влиянием его супруги, проявлявшимся уже однажды ранее: эта дама вынудила мужа голосовать в пользу двора на сенатском комитете, обсуждавшем вопрос о Курляндии — и Виелопольский отделился тогда от своих друзей, в том числе, от воеводы Руси. Впоследствии они вновь сблизились и были близки в описываемую эпоху — поэтому-то поступок Виелопольского и навёл кое-кого на мысль, что воевода Руси отнюдь не был недоволен, заполучив своего человека в радомской группировке, и что может быть он сам, действуя через третьих лиц, побудил Виелопольского туда вступить.

Вновь включаясь в цепочку событий этого 1767 года, следует сказать, что после своего возвращения из Москвы четвёрка радомских «послов», руководителей этой конфедерации, окончательно убедившись в том, что они не должны более обольщать себя надеждой лишить короля трона, весьма охладела к России. С одной стороны, они видели, что огромное большинство нации — и католики, и патриоты, — выступают против готовящегося ей порабощения. С другой, и гетманы, и казначей Вессель поняли, что их былой авторитет полностью возродиться уже никак не сможет.

Всё это привело к тому, что дух сопротивления намерениям России стал проявляться более или менее явно, в различных местностях по-разному — в зависимости от характеров и личных качеств действовавших там лиц или тех, кто заставлял их произносить те или иные речи.

Некоторые, как например воевода Киевщины Потоцкий, сохраняли видимость приверженцев России и выступали против неё лишь при случае, да и то через своих ставленников. Другие действовали более открыто.

Епископ краковский Солтык был предубеждён против короля ещё с тех пор, как сейм отказал ему в праве соорудить престол в своих покоях — он же считал, что может претендовать на это, как герцог Северский. Солтык приписывал этот отказ королю, в то время, как на самом деле здесь приложил руку примас Любиенский, решивший, что в Польше лишь он один, помимо короля, имеет право установить у себя престол. А так как главным качеством Солтыка была спесь, он возненавидел короля.

Выяснив теперь, что свергнуть короля ему так и не удастся, поскольку этого не желала Россия, Солтык перестал отделять короля от России и решил, что сделавшись противником русских он более, чем как-либо иначе, навредит королю. Кроме того, он выступал уже на сейме 1766 года в роли главного гонителя диссидентов