Мемуары - Станислав Понятовский

Обладая ярко выраженным талантом отыскивать у каждого его слабые места, князь воевода быстро распознал, что наряду с немалым умом и многими качествами, достойными всяческого уважения, мадам Жоффрен была лишена подлинно высокого вкуса, необходимого при оценке произведений искусства, хоть и претендовала на него. А тут ещё дочь воеводы рассказала отцу о шутках, слышанных ею по этому поводу от художников в Париже... И князь решил задеть мадам Жоффрен за живое — и сделать свой укол особенно чувствительным для короля.

Он начал с того, что стал всячески льстить гостье, причём откровенно, прямо в лицо — так поступают, обычно, желая соблазнить женщину тонкую, но и тщеславную не менее. Беседуя с мадам Жоффрен восхищённо, но одновременно и добродушно, воевода Руси принялся исподволь жаловаться ей на короля, охотно воспринимающего дурные советы — и доходил при этом до порицаний достаточно резких. Когда же он увидел, что этого недостаточно, чтобы лишить короля благорасположения мадам Жоффрен, он заметил однажды как бы случайно, словно бы не придавая своим словам особого значения:

— Не обладая сам особенным вкусом, король позволяет себе считать, что и другие лишены его... Представьте себе, он дошёл до того, что сказал, будто и у вас нет вкуса...

На этот раз стрела попала в цель. Некоторое время дама пыталась скрывать, до какой степени задето её самолюбие, но вместо того, чтобы испытывать наслаждение от её общества, король постоянно ощущал лишь её дурное расположение — причём дурное до такой степени, что под конец король был, можно сказать, вынужден желать в душе, чтобы она уехала как можно скорее...

Наконец, не в силах более сдерживаться, она рассказала королю об источнике своего раздражения.

Стоило немалого труда залечить эту рану, открывавшуюся вновь и вновь во время двухмесячного пребывания мадам Жоффрен в Варшаве. Самые сердечные излияния нежности по отношению к королю, слишком часто сменялись у гостьи сценами, выражавшимися подчас столь бурно, что они производили иногда даже и комическое впечатление.

В общем и целом, этот визит, обещавший королю столько радости, стал для него источником неустанных хлопот. Конечно, король мог бы легко прервать эти хлопоты одним несколько сухо сказанным словом, но он не хотел поступать так по отношению к особе, много лет подряд дававшей ему несомненные доказательства своей дружбы. К тому же мадам Жоффрен обладала столь запальчивым нравом и так мало была хозяйкой собственного языка, когда гневалась, что могла навредить королю в мнении иностранцев, если бы, возвратившись домой, стала распространять слухи, пусть необоснованные, о неблагодарности короля и плохом приёме, ей оказанном.

Пришлось королю терпеливо сносить неизбежное зло, а его дядя радовался, наблюдая за тем, как много дополнительных забот доставляет это королю. Мадам Жоффрен под конец так хорошо распознала злорадство этого человека, что прощаясь с королём, сказала ему:

— Ваш дядя никогда не простит вам, что вы стали королём вместо него, и он даст вам почувствовать свою досаду повсюду, где только сможет, в большом и малом...

III

Пора, однако, перейти к вещам более значительным.

С того времени, как Репнин перенёс благоволение и покровительство России с Чарторыйских — на Потоцких и Радзивиллов, он не прекращал усилий, направленных на то, чтобы побудить короля не уступать во всём Чарторыйским. Ничто не свидетельствует об этом лучше, чем беседа, состоявшаяся между ним и королём 3 мая 1767 года.

Прежде чем передать её содержание, следует заметить, что несколько ранее, а именно 28 марта того же года, делегаты двух иноверческих объединений получили у короля публичную аудиенцию, назначенную после того, как Репнин предупредил короля, что отказ дать аудиенцию заставит Польшу испытать все последствия досады императрицы, и что, напротив, дав эту аудиенцию, король изберёт единственно возможный путь к тому, чтобы императрица согласилась смягчить применение злополучного закона Виельгорского, подтвердившего liberum veto.

Вот после этой аудиенции Репнин, встретившись с королём 3 мая на обеде у князя Любомирского, попросил разрешения поговорить с ним наедине, в отдельной комнате — что в доме маршала было сразу же замечено всеми, тем более, что князья Чарторыйские, отец и дядя жены Любомирского, тоже там в это время находились.

Начал Репнин следующим образом:

— Если бы Чарторыйские узнали о содержании нашей сегодняшней беседы, я не смог бы ничего более доверить вашему величеству всё то время, пока будут длиться дела, о которых пойдёт речь: рискуя тайной своего двора, я не мог бы ни о чём с вашим величеством предварительно сговориться — даже во имя блага страны. Поэтому я прошу вас, ваше величество, дать мне честное слово в том, что вы не поставите Чарторыйских в известность о моём сегодняшнем сообщении, и что если вам будет угодно обсудить этот вопрос с кем-нибудь ещё, вы возьмёте с того или с тех, с кем станете советоваться, слово ничего не передавать Чарторыйским. Если ваше величество откажется дать мне такое слово, я не менее настойчиво стану выполнять непреложные предначертания своего двора, с той лишь разницей, что, действуя без какого-либо согласования с вами, многие вещи, весьма существенные и для вашего величества, и для государства, будут рассматриваться и решаться заранее, безо всякого учёта интересов государства и, следовательно, вашего величества тоже, в то время, как если мы согласуем наши действия, вы будете иметь возможность выправить предварительно хотя бы то, что окажется ближе всего вашему сердцу.

Эти последние слова князя Репнина побудили короля дать, наконец, требуемое обещание соблюдать тайну. После чего он спросил посла, правда ли, что создаётся некая католическая конфедерация «недовольных» — словно радомской конфедерации недостаточно?

После нескольких попыток уйти от прямого ответа, Репнин признал справедливость этих сведений и, так как король стал отговаривать его от подобного предприятия, сказал:

— Я обещаю вашему величеству, что эта новая конфедерация не нанесёт никакого ущерба ни авторитету, ни интересам вашего величества, но нам она крайне необходима, чтобы проломить в первый раз лёд — в пользу диссидентов.

Король. — Любая, созданная при жизни короля конфедерация, главой которой он не является (тем более, конфедерация, составленная из «недовольных», как они себя называют), неизбежно становится, благодаря одному этому уже, вредной для короля. Откуда взялись эти так называемые недовольные и на что они жалуются?.. На меня?.. Я не давал им для этого никакого повода... На законы, принятые на четырёх сеймах, имевших место после смерти Августа III?.. Но в таком случае они жалуются на республику — и объявляют