Мемуары - Станислав Понятовский

Он. — Вы прислушиваетесь к другим советам, государь, не к нашим — это и является причиной всех потрясений.

Король. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Вам не нравятся мои братья. Вам неприятно видеть их на наших ежедневных совещаниях. Но, поскольку я постоянно поручаю братьям проведение в жизнь результатов этих совещаний, было бы слишком жестоко не допускать их на наши обсуждения или потребовать от них беспрекословного подчинения. Один из братьев старше меня на одиннадцать лет. Младшим прекрасно известно, что пока я был всего лишь частным лицом, привлекаемым к вашим политическим консультациям, мне не возбранялось высказывать своё мнение даже в тех случаях, когда оно не совпадало с вашим...

Что же изменилось сегодня? При распределении разного рода милостей, едва один процент уделяется по рекомендациям моих братьев, а девяносто девять процентов мест и званий получают те, кому покровительствуете вы или ваш брат. Если взять правительственные решения, то я почти никогда не принимаю их советов — вопреки вашим... Вам следовало бы довольствоваться этими доказательствами того, что я не отдаю предпочтения ни собственным своим мнениям, ни мнениям более молодых советников — перед мнениями моих дядюшек, возраст и опыт которых делают для меня их советы особенно драгоценными.

Вытерпите ещё, чтобы я сказал вам прямо, что с великолепными данными, вас отличающими, сосуществуют два качества также определяющие ваш характер — высокомерие и лень. Вам недостаточно брать всегда верх в конце споров в моём кабинете — сама дискуссия представляется вам оскорбительной, она утомляет вас, и только лишь поэтому вы настаиваете на том, чтобы мои братья не участвовали в наших обсуждениях.

Вспомните, как позавчера вы не сдержались, и посоветовали мне приказать выйти из кабинета тем, кто возражал против моего мнения. Я был вынужден ответить вам, что если принять это за правило, то я не знаю, кто мог бы в кабинете оставаться... Сама моя снисходительность, моё величайшее уважение и доверие к вам должны были бы вернуть мне ваше доверие и ласку — хотя бы во имя всеобщего блага, которому я не смогу служить, если ваше сердце не станет для меня тем же, что и моё — для вас.

Я готов первым заявить, что судьба ошиблась, кажется: ей следовало сделать королём вас, а меня — вашим министром. Но раз уж ей было угодно распорядиться, чтобы королём стал я, мне остаётся только употребить все свои силы, добиваясь от вас того, что я хочу.

Воевода закончил беседу несколькими благопристойными фразами, но не изменил своей манеры действий по отношению к королю; он ограничился тем, что вечером того же дня самодовольно повторил своему сыну и своей дочери последние слова короля в этом диалоге.

Некоторое время спустя королю представился случай заметить канцлеру Чарторыйскому:

— Чем более полагаюсь я на вашу ко мне привязанность, тем грустнее мне становится, когда я вижу, как держитесь вы со мной изо дня в день, и когда я читаю разного рода письменные свидетельства, которые случай приносит мне в руки — судя по ним, вы и ваш брат не только не испытываете ко мне той дружбы, какой полон я по отношению к вам, но что напротив, вы не останавливаетесь перед тем, чтобы публично выражать неодобрение моим поступкам и приписывать мне дурные намерения — короче говоря, вы стремитесь отвратить от меня сердца моей нации.

Канцлер пытался сперва всё отрицать, но когда король назвал ему тех, кому канцлер писал в этом именно смысле, он решился сказать:

— Мы никак не хотим прослыть роялистами — это не принесёт нам чести.

Король. — Пока король не нарушает обязательств, принятых им перед лицом свободной нации, пока он, напротив, использует все свои способности, всю энергию для того, чтобы увеличить процветание нации в её повседневной жизни и сделать её более значительной в мире, прослыть роялистом ни для кого не позорно. И уж конечно, министр, дядя короля, не должен стыдиться этого — тем более, если король поступает и принимает решения, следуя советам того же министра, того же своего дяди. Как раз напротив, официальной обязанностью каждого министра, который отчётливо видит искренность намерений короля и справедливость его помыслов и поступков, является представлять их широкой публике в самом выгодном и самом подлинном свете — ибо это единственный способ приблизить поистине счастливые и поистине желанные для родины результаты. Тот же, кто перед всей нацией хулит короля, желающего ей добра и делающего добро, отягощает свою совесть всем тем ядом недоверия, какой он изливает, разделяя короля и его свободную нацию. Он становится причиной несчастий своей родины, разрушая её единство — без которого, как известно, ни одно свободное государство процветать не может.

Канцлер бормотал слабые оправдания и софизмы, а король, заключая разговор, заметил ещё:

— Если вы станете слушать только собственное сердце, вы вновь станете для меня тем, кем были когда-то, но и для меня, и для всей страны есть и будет несчастием, если вы позволите руководить собой внушениям и страстям других.

Но и эта беседа была, в сущности, бесполезной — по тем же причинам, что и первая.

II

Один случай, малозначительный сам по себе, доказывает, до какой степени завистливо относился воевода Руси к каждому успеху короля — решительно в любой области, и как искал он малейшую возможность навредить королю.

В 1766 году из Парижа в Варшаву, специально, чтобы повидать короля, приехала мадам Жоффрен, о которой упоминалось уже в этих мемуарах. Совершенно особенная популярность этой дамы среди парижской публики сделала её личностью столь заметной, что не только корифеи французской литературы, разные Вольтеры и Монтескьё, не только наиболее заметные представители других европейских наций домогались того, чтобы быть принятыми в её доме и вступить с ней в отношения, допускавшие переписку, но и монархи собственноручно, как русская императрица, например, неоднократно ей писали — покровительственно, но и с почтением в то же время. Сама Мария-Терезия приняла мадам Жоффрен в Вене, по случаю её проезда через этот город, с исключительным вниманием и любезностью.

И то, что такая особа, в возрасте более шестидесяти лет, перенесла все неудобства дальней поездки только лишь из дружеских чувств к королю, произвело впечатление события, слишком для него лестного, и не могло не возбудить зависти воеводы Руси, использовавшего все средства