Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

он особенно уделял внимание, помимо сибирской библиографии, русской поэзии начала XIX в. Этому способствовало богатейшее собрание библиотеки Томского университета, где находились и знаменитая Строгановская коллекция, поступившая в Томск в 1880 г., и библиотека В. А. Жуковского. Занятия в университетской библиотеке и знакомство с материалами Строгановской коллекции, относящимися, в частности, к Зинаиде Волконской[111] (ранее их изучал и описывал А. И. Милютин[112]), – отдельная глава томской биографии М. К.

Здесь же, в университетской библиотеке, он встречался и проводил занятия со студентами. М. М. Богданова, откликаясь на кончину М. К., вспоминала 15 декабря 1954 г. в письме к Л. В.:

Помню его <…> в Томске, где он начинал свою научную и педагогическую работу в Университете и в Фундаментальной библиотеке Ун<иверсите>та, в которой я работала под его руководством в Библиографическом Бюро. Много приходилось мне выслушивать справедливых строгих замечаний Марка Конст<антиновича>; он научил нас работать добросовестно, организованно и творчески.

Летом 1941 г., в связи с решением (впоследствии отмененным) об эвакуации Ленинградского отделения Академии наук в Томск, М. К., обдумывая эту возможность, принимал во внимание и университетскую библиотеку. Позднее, уже находясь в эвакуации, он писал А. И. Белецкому, оказавшемуся в то время в Томске[113]:

Томская библиотека для многих явилась источником новых замыслов и планов. Так, например, покойный Гвоздев, приехавший в Томск с мыслью о диссертации по Бальзаку (и привезший с собой целую б<иблиоте>ку по этому автору), уехал из Томска историком театра. Б. Л. Богаевский надолго ушел здесь в историю зап<адно>-европ<ейской> лит<ерату>ры – в частности, он читал в Томске же, на историко-филол<огическом> факультете, курс по фантастичной литературе XVIII–XIX вв. и вел специальный семинар по Гофману[114]. Здесь и у меня зародился замысел, к<ото>рый все никак не могу довести до конца (хотя еще в Томске читал большущий доклад на эту тему) о Тургеневе и Жераре де Нервале, что, если помните, послужило темой нашей первой беседы и чуть ли не поводом знакомства 18 лет тому назад…[115]

Другим стимулом для обращения М. К. к русской литературе XIX в. было его знакомство с Ю. Н. Верховским, преподававшим в 1919–1920 гг. русскую словесность на историко-филологическом факультете, читавшим курс «Баратынский и его эпоха» и руководившим семинарием по Жуковскому. Один из докладов Верховского, произнесенный на заседании историко-литературного кружка, был посвящен поэме Вяч. Иванова «Младенчество». О чем могли беседовать друг с другом М. К. и Верховский (оба, кстати сказать, ученики И. А. Шляпкина)? Темы, их сближавшие, очевидны: Баратынский, Дельвиг, Языков… Изданная в 1919 г. в Москве антология Верховского «Поэты пушкинской поры» открывалась сонетом Дельвига «Вдохновение», – и именно это стихотворение, переписанное рукой М. К., мы находим в его записной книжке 1917–1922 гг. В Томске же он начинает работу над небольшой статьей («этюдом») «Из иконографии Дельвига»[116].

Чуть позднее в своей работе о сибирском поэте Е. Милькееве, задуманной и начатой в Томске, М. К. упомянет о Ю. Н. Верховском, «бережно и любовно» собравшем поэтов пушкинской поры, которые – благодаря его антологии – «вновь вошли в сознание» русских читателей[117].

Общение М. К. с Верховским было недолгим, но оно получит продолжение в последующие годы[118]. Косвенным признаком их личного знакомства могут служить также письма Блока и Брюсова к Ю. Верховскому, пополнившие собрание М. К.[119]

Несмотря на богатства университетской библиотеки, работать в Томске было непросто. Почти полностью отрезанный в течение трех лет от научно-культурной жизни обеих столиц, М. К. (как видно по его письму к Б. Л. Модзалевскому) болезненно переживал этот отрыв. Он неоднократно сетовал, что томская библиотека не получает новинок, а среди дореволюционных изданий, в ней представленных, есть лакуны. Об этом он упоминает, например, в предисловии к «Обзору библиографии Сибири». А в своих письмах в Петроград и Москву М. К. настойчиво просит прислать ему что-нибудь из новейшей литературы. Так, 18 октября 1920 г. он пишет из Томска Т. Э. Степановой:

…нельзя ли через Вас получать что-либо, хоть изредка. Меня особенно волнует и интересует все новое в литературе и литературной критике. Так, например, я из газет узнал, что в Москве выходит журнал «Записки мечтателей»[120], что вышел томик стихов А. Белого[121], что Блок выпустил книжку стихов под заглавием «Ямбы»[122], что вышла работа Сакулина о Тургеневе[123], – всего этого <я> не только не читал, но и в глаза не видал. Здесь нет и не было ни одного экземпляра этих книжек.

М. К. мечтает вырваться в Петроград, чтобы повидаться с друзьями и близкими, забрать оставленные в Петрограде бумаги и книги, узнать свежие новости. Договорившись с руководством историко-филологического факультета, он подает прошение о командировке. Ходатайство было удовлетворено: М. К. разрешается поездка в Москву и Петроград сроком с 15 июня по 15 августа 1921 г. «для завершения начатых научных работ по литературе», в частности – для ознакомления с рукописями И. С. Тургенева и рукописными материалами, касающимися кружка А. Е. Измайлова и Зинаиды Волконской[124].

В конце мая Томск покидает Надежда Павловна, получившая одномесячную командировку в Иркутск «для сопровождения книг (дублеты библиотеки Томского Государственного Университета), отправляемых Иркутскому университету» (52–6; 133). Одновременно или, возможно, вслед за ней в Иркутск направляется и М. К. В удостоверении, подписанном ректором Б. Л. Богаевским, указывалась цель поездки: «…для наведения ряда справок и ознакомления с рукописным материалом по народной словесности в архиве Вост<очно>-Сиб<ирского> Отдела РГО с тем, чтобы затем из Ирк<утска> выехать в г. Москву и Петроград в научную командировку <…> до 16 августа с<его> г<ода> для занятий в библиотечных и рукописных хранилищах Москвы и Петрограда» (55–7; 36).

4 июля 1921 г. М. К. приезжает в неузнаваемо изменившийся Петроград[125]. Здесь он узнает о судьбе своих бумаг, оставленных в сейфе Государственного банка. Погибли, как он с горечью сообщал в 1922 г., «все материалы для готовящейся диссертации, вместе с уже написанной частью работы»[126]. Зато удалось получить то, что было оставлено у Б. Л. Модзалевского[127].

Остановившись в своей старой квартире на Мещанской, М. К. проводит в Петрограде весь июль, причем не слишком успешно (из‑за двухнедельной болезни). Многих ему не удалось повидать, например Т. Э. Степанову и других «лесновцев». В день отъезда (11 августа) М. К. писал Б. М. Эйхенбауму:

В течение того месяца, что я жил в Питере, я неоднократно порывался к<аким>-н<и>б<удь> способом увидеть Вас.