О себе любимом - Питер Устинов

теперь все желающие могут увидеть, кто именно первым пересекает финишную черту. Телевидение позволяет прокрутить обратно время. А ведь повторы можно использовать не только для показа спортивных событий, но и для убийств, банковских ограблений и других повседневных событий.

Это новые и удивительные приемы, но, на мой взгляд, самое удивительное в телевидении — его способность пристально посмотреть на политика и сказать ему «попробуй меня убедить». Опытный взгляд ловит каждую недомолвку, каждую двусмысленность, каждую шутку — и это помогает понять подлинные мысли человека.

Как посчастливилось великим людям прошлого! Сделав ошибку, они могли на время исчезнуть и дать шуму затихнуть, грозе отгреметь. Сегодня им передышки не дают. Телекамеры подстерегают их в самых неожиданных местах.

Я не восхищаюсь телевидением и не осуждаю его. Это — средство, как, например, телефон. Если вас спросят, нравится ли вам телефон, вы ответите, что это зависит исключительно от того, кто по нему звонит. Если с его помощью вам сообщают, что вы только что получили миллионное наследство, то телефон будет оценен весьма высоко. А если на другом конце линии окажется зануда? По-моему, мало смысла осуждать телефон и телевизор.

Прежде чем завершить мой рассказ, я хочу поговорить о тех людях, которые произвели на меня наиболее сильное впечатление. Начнем с политиков.

Я восхищаюсь Эдвардом Хитом, единственным европейцем, которому удалось не отстать от Джимми Картера в улыбках. Мне нравится не его политика, с которой я не вполне согласен (не считая его защиты Европы, которую я полностью поддерживаю), а его страстность. Во всем: он сильно любит музыку, он отличный яхтсмен. Увы, он все время оказывался жертвой предрассудка, что премьер-министром должен быть человек без видимых талантов, что талантливость для власть имущих — это признак дурного вкуса.

Эрнест Бевин был, безусловно, самым необычным британским политиком из всех, кого я знал. Я когда-то назвал его единственным крестьянином Британии: он обладал деревенской простотой и способностью свести все сложности внешней политики к масштабу сельской фермы. И мир становился менее пугающим и более понятным.

— Помнится, — рассказывал он, — когда мы налаживали переговоры с русскими о торговле, они прислали молодого человека по фамилии Денакозов... или, может, Деканозов, и я свел его с моим лучшим молодым человеком... — Он запнулся и обратился к жене, Флоренс, как делал всегда в случае сомнений. — Кто это был, Флосс? Гарольд Рэмси?

— Нет, — отозвалась она, — ты же отправил его в Аргентину за мясом, разве забыл?

— А, да, — проворчал он. — Тогда кто же это был?

— По-моему, кто-то на П, — подсказала Флоренс.

— Точно! — радостно вскричал он. —Джордж Гиббонс, вот кто это был!

Его голос снова стал серьезным.

— Они оказались как те два сапога, что пара, — продолжил он, — и когда они уже были готовы передать свои результаты наверх, Дена... канозов исчезает... и больше не появляется.

Он стиснул зубы, вспоминая происшедшее, но быстро успокоился.

— Ну вот, когда я в следующий раз встречаюсь с Молотовым в... в...

Память снова на мгновение ему изменила.

— В Америке? — подсказала Флоренс.

— В Америке, — подтвердил Эрни. Я ему говорю: «Послушайте, Молотов, не знаю я, куда делся ваш молодой человек, и признаю, что это не мое дело. Но просто из вежливости, когда у нас в следующий раз будут переговоры, окажите мне любезность, предупредите .заранее, если ваш молодой человек будет исчезать раньше времени. Тогда я не стану направлять к нему одного из моих лучших сотрудников...»

Бевин помнил множество старых популярных песенок и каждый раз, когда ему становилось скучно, где бы он ни находился — в Бристоле, частном лондонском особняке, в Белом доме или в Кремле, — он начинал их напевать. У них с Флосс была на них идеальная память. Наверное, такие выходки ужасно озадачивали Сталина.

Дж.Б.Пристли был во многом похож на Бевина. Расскажу о нем одну историю, настолько невероятную, что она не может не быть правдивой.

— Мистер Пристли, — спросил подобострастный журналист, — мы проводим опрос для нашего издания. Что бы вы сделали, если бы у вас был миллион?

— У меня есть миллион, — ответил Пристли и ушел.

Женщины тоже оказали на меня огромное влияние, но в чем оно проявлялось, мне трудно сказать. Оставив в стороне тех, кого я уже упоминал, как Эдит Ивенс, и тех, кто должны были бы упоминаться постоянно, как Сибил Торндайк, мне хочется вспомнить Муру Будберг. Она оставила себе фамилию одного из мужей, хотя была замужем и за графом Бенкендорфом. А еще она была возлюбленной и музой Максима Горького, Герберта Уэллса и Роберта Брюса Локхарта, автора «Воспоминаний британского агента». Крупная женщина, удивительно похожая на Петра Великого и родившаяся, как это ни странно, в Полтаве, месте великой его победы над шведами, она прожила долгую жизнь на краю литературы: переводила, давала советы, консультировала кинофильмы—но сверх того, она оказывала огромное, хотя и не поддающееся определению, воздействие на всех, кто с ней сталкивался.

Она была потрясающе оригинальна. Приехав к нам в Рим погостить, она за завтраком между прочим сказала:

— В этом доме вам следует опасаться воров.

— Почему? — испуганно спросили мы.

Нам пришлось дожидаться, пока будет пережевана и проглочена гренка с апельсиновым джемом — только после этого мы получили ответ.

— Потому что рано утром я увидела, как в окно за моей сумкой тянется рука.

— И что вы сделали? — спросили мы, окончательно перепугавшись.

Гренка с джемом опять интересовала ее сильнее, чем наш вопрос.

— Руку можно было достать моей палкой. Надеюсь, я не сломала бедняге запястье.

Во время войны в результате обстоятельств, столь же эксцентричных, как и она сама, она оказалась перед захлопнувшейся парадной дверью своей лондонской квартиры совершенно голой. Вместо того чтобы сделать то, что сделали бы большинство женщин — потерять голову и стараться прикрыть стыд, Мура надела себе на голову пожарное ведро и вышла на улицу за подмогой.

В Москве я видел, как она попросила полицейского поймать ей такси. Он ответил, что он милиционер, а не швейцар. Она сказала, что в прежние времена полицейскому не надо было объяснять, что он не швейцар, чтобы поймать такси старой даме. Дело кончилось тем, что бедняга принялся отчаянно свистеть и махать рукой всем проезжающим автомобилям в надежде избавиться от этой величественной особы.

Несмотря на свою долгую связь с Максимом Горьким, она была очень дружна с