О себе любимом - Питер Устинов

ожидавший мою постановку. Клянусь, тут нет и малейшей попытки оправдаться. Я с еще большим почтением снимаю шляпу перед Рольфом Либерманном, который совершил чудеса со столь неподатливым материалом. И я удивил даже самого себя, когда после бури свиста, разразившейся при моем появлении у занавеса, я повернулся спиной к публике — чем вызвал у нее рев отчаяния — и в прекрасном настроении отправился ужинать. Лихорадка прошла, и я снова был абсолютно здоров.

Гяуров и другие исполнители были удивительно лояльны. А завершающей нелепицей в этом глупом эпизоде стал заголовок статьи из миланской газеты, которую я храню до сих пор: «Наконец-то в парижской опере поставлено нечто, что можно смотреть».

И тут уместно сделать признание. Я привык к критике — в том смысле, что. ожидаю ее — и достаточно уверен в собственном вкусе, чтобы особо из-за нее не переживать, даже когда она болезненная. Ни один актер не может постоянно нравиться. Бывают моменты, когда для того, чтобы расти и развиваться, приходится плыть против течения. Это нормально. Так что меня удивляют не столько нападки на мою работу и даже на меня лично, сколько похвалы, изливаемые на работы других, которые мне не нравятся или кажутся недостойными внимания. Тогда я начинаю понимать, как меняются времена и нравы, и стараюсь, как старый боксер, держать удар. Книги — это совсем другое. Они хранят свои тайны лучше, чем пьесы. Они не требуют интерпретации и, что самое, важное, они устанавливают контакт напрямую, индивидуально и в уединении.

Возможно, это иллюзия, свойственная каждому, кто определенное время проработал в избранной области, но мне начало казаться, что требования стали не такими высокими, что критики уже не играют роли строгих таможенников, которые просят заполнить декларацию и оценивают ваш внешний вид. Скорее, они стали юными офицериками, которые вспрыгивают на бруствер, призывая драматурга двигаться в направлении той или иной группировки. Когда я был молод...

Да, дорогой мой, я что-то перешел на интонации девяностолетнего старика, беззубого и разбитого маразматика. Конечно, у меня были основания почувствовать неумолимый ход времени. Мой брак неотвратимо рушился. А еще — умер отец.

Он, поклявшийся умереть до семидесятилетия, скончался 1 декабря 1962 года, в восемь вечера, за несколько часов до своего дня рождения. Последние три дня он практически все время был без сознания, только изредка делая глоток шампанского. И еще — в один потрясающий миг просветления он с легким удивлением посмотрел мне прямо в глаза и сказал по-французски: «Tiens, je te reconnais de mes r6ves» — «Я узнаю тебя из моих снов». Эти слова должны занять почетное место в списке знаменитых последних слов, вот только слышал их я один.

Так ушел человек, которого я никогда так и не узнал ; по-настоящему и которого мне, как и всем сыновьям на земле, необходимо было бы знать лучше. В этом винить некого. Потребность эта и связанные с нею трудности лежат где-то в глубине человеческой натуры. Глубинные течения ревности, честолюбия, опеки и властности действуют ниже уровня сознания, как бы. мы ни пытались сдерживать эти силы с помощью воспитания и традиций.

Иллюстрацией к нашей истинной природе может, пожалуй, служить поведение собак: какое-то время они яростно защищают своих щенят, а потом вдруг, чуть ли не в одночасье, становятся их отчаянными соперниками в борьбе за кость или внимание суки. Кажется, они забывают о своих семейных обязанностях, да и вообще о семье, а нам общественные и религиозные устои этого сделать не позволяют.

Наше поведение в этой области не имеет аналогов в животном мире, из которого мы с такими трудами себя вывели. Значит, тут не действует инстинкт. Мы знаем, кто наши родители — и соответствующим образом к ним относимся. А если бы не знали, то и не относились бы к ним так. Это означает, что разум управляет инстинктом, и этот нелепый компромисс порождает страшную неразбериху. Приправьте все это лицемерием, сыновним благочестием, родительским примером, чувством долга, эгоизмом и прочими специями — и результатом будут блюда, достойные кулинарного волшебства великих романистов и драматургов.

Как это ни странно, смерть отца не сблизила нас с мамой. Наоборот, мать стала ближе к нему. До этого мама укоряла его за то, что он скатывается к беспомощности, постоянно старалась его расшевелить и ободрить — а тут вдруг постепенно стала такой же апатичной, каким был он, и целыми днями играла в крестословицу со своей сестрой Ольгой, которая переехала к ней жить.

. Характер у сестер был совершенно разный. Ольга, у которой всю жизнь были проблемы с излишним весом, бродила по крошечному коттеджу, словно дредноут. Поскольку у нее самой в жизни не было никаких интересов, кроме как шить стеганые лоскутные одеяла, которые она изготовляла в огромных количествах, ей была свойственна некоторая нечуткость по отношению к сомнениям и фобиям мелких людишек.

Когда съемочная группа с телевидения приехала поговорить с Надей о ее книге про моего отца, Ольга настояла на том, чтобы присутствовать в кадре, хотя бы для того, чтобы смутить зрителей своими круглыми тусклыми глазами. Похоже, она решила, что позирует для какого-то старинного семейного фотоснимка.

Неожиданно, при работающей камере, она прервала Надю, которая пыталась найти Выражение своим мыслям.

— У тебя течет из носа, — объявила она на правах старшей сестры. Между ними была разница в семнадцать лет.

— Ну и пусть, — огрызнулась Надя и продолжила свое сбивчивое повествование.

Ольга была фигурой грозной, но в то же время надежной. Однако когда она умерла в возрасте девяноста одного года, Надя не стала скрывать ни своей печали, ни облегчения от того, что снова будет одна. Но к этому времени, конечно, она очень редко бывала одна: целый отряд добросердечных соседок, доблестных леди по очереди присматривал за ней.

А тем временем подрастали мои дети, и они с моей мамой взаимно наслаждались обществом друг друга. Правда, у мамы была идея-фикс насчет того, что любовь в семье не должна быть взаимной: ей следует устремляться в будущее. Иными словами, она готова была смириться с тем, что моя привязанность к детям будет более сильной, чем моя привязанность к ней, как ее привязанность ко мне была сильнее ее привязанности к ее родителям. Из-за этой теории она была чрезвычайно нетребовательна и, сохраняя присущую ей теплоту, проявляла ее довольно сдержанно.

Сейчас мне довольно трудно сказать, чем я занимался все то время. Участвовал в фильме «Топкапи», который снимался в Турции и немного — во Франции. Поработал