О себе любимом - Питер Устинов

— В мое время, — заявляет отец, махровый лицемер-викторианец, — существовали вещи, которые можно было делать, и вещи, которых делать было нельзя. И существовал способ делать вещи, делать которые было нельзя.

Действие пьесы одновременно происходит в четырех различных эпохах, но это не воспоминания о прошлом и не воспоминания о будущем — это и то, и другое и ни то, ни другое. Это пьеса о прощении, понимании и, в конце концов, о мужестве. А если женский образ получился не слишком привлекателен, то это можно считать отражением наших собственных неприятностей в тот период.

Когда мы давали спектакли в Бостоне, я обратил внимание, что во время утренних представлений передние ряды занимали довольно странные люди: у них постоянно были открыты рты, а головы наклонены под каким-то странным углом. А потом пришел знаменитый психиатр и объяснил, что использует пьесу в качестве лечения для пациентов, у которых были в свое время тяжелые конфликты с родителями. Этот факт меня одновременно заинтриговал и встревожил.

В Лондоне пьеса имела довольно большой успех — здесь тоже нашлись люди, у которых были проблемы с родителями. В Нью-Йорке мы напоролись на забастовку газет. Единственный раз в «Нью-Йорк Таймс» опубликовали восторженную рецензию на мою пьесу и именно тогда ее передавали из рук в руки, словно самиздат в Москве!

«Фотофиниш» появился одновременно с моим лучшим фильмом, «Билли Бадом». В этой картине, экранизации новеллы Германа Мелвилла, я получил великолепную поддержку от созвездия прекрасных характерных актеров из Британии, которые составляют костяк нашего театра. Роберт Райен согласился сыграть Клаггарта, воплощение зла, а роль Билли Бада — воплощение добра — я поручил неизвестному, робкому и неуверенному молодому актеру, которого звали Теренс Стамп. Капитана Вира, этакого Понтия Пилата, я сыграл сам — не потому, что считал эту роль особо для себя подходящей, а потому что за предложенный гонорар на нее не нашлось другого исполнителя. Старого Данскера, летописца, я доверил Мелвину Дугласу, который почти уже ушел на покой и случайно оказался на отдыхе в Испании.

С самого начала мы чувствовали дыхание удачи. Неприятности начались только после окончания съемок: актерская ассоциация настаивала на хэппи-энди. Я возражал.

— Неужели «Бен Гур» имел бы больше успеха, если бы Христа не распяли? — спрашивал я;

Аргумент подействовал, и компания отправила мне монтажера из Голливуда, который должен был показать, как сделать картину более коммерческой. Идеи, которые он выдвигал, были ужасными и совершенно неприемлемыми,и я отправился к киноцензору, Джону Тревельяну. Он восседал в своем кабинете под портретом королевы, словно это было консульство.

— Расскажите мне про ваш фильм, — сказал он. — В нем ведь, наверное, нет сцен насилия, ничего, что оправдало бы пометку «только для взрослых»?

— Есть порка плетью, — робко признался я.

— Порка? — Он удивленно поднял брови. — А вам нужна порка?

И он покачал головой, ожидая покладистого ответа.

— Да, нужна, — заявил я и объяснил, что Билли силком приводят на борт торгового судна, и он оказывается там как раз в тот момент, когда идет порка. Он встречается взглядом с жертвой...

— Конечно, — сказал Джон Тревельян. — Чтобы взгляд сохранил свою красноречивость, эта порка абсолютно необходима. Правильно. Ну, полагаю, что второй порки там нет.

— Есть, — прошептал я.

— Две порки в одном семейном фильме? Ну-ну, Питер, в это трудно поверить! — И он вздохнул: — Ну что ж, рассказывайте мне о второй порке.

Я объяснил, как Билли не дал убить Клаггарта, и как из-за его вмешательства должны выпороть несостоявшегося убийцу, и что Билли считает себя ответственным за происходящее.

— Ну, между этими двумя порками нет абсолютно никакого сходства, — уступил Джон Тревельян. — Обе прекрасно мотивированы и совершенно различны по характеру, несмотря на то, что неизбежно имеют некое визуальное сходство. Хорошо, мы оставим их обе. Надеюсь, вы не скажете мне, что там есть третья порка!

— Нет, — сказал я, но добавил: — Есть повешение.

— Повешение! — ахнул Тревельян. Опомнившись от изумления, он продолжил: — Однако я полагаю, что у вас хватило вкуса не показывать петлю на шее.

— Дело не во вкусе, — сказал я. — Последние слова Билли — «Бог да благословит вас, капитан Вир!» — знают все мало-мальски культурные люди. Как можно показать в фильме величайшую христианскую добродетель — прощение, если на шее Билли не будет петли?

— Нельзя, — тихо признал он. — Хорошо, можете оставить ваше повешение!

После нашего разговора Тревельян посмотрел фильм со своим другом, Фредом Томасом из «Рэнк Организейшн». Мистер Томас признал, что наша картина произвела на него сильное впечатление, и заявил, что его компания будет прокатывать ее в Англии при условии, что прежний дистрибьютер отдаст ее без лишнего шума.

Джон Тревельян озорно сверкнул черными глазами:

— Вот тут на сцену выхожу я. И объявляю, что этот фильм должен иметь пометку «только для взрослых».

Мы с Томасом принялись возражать, но Джон поднял руку, призывая замолчать.

— Прокатная фирма мгновенно откажется от этого фильма.

— И что тогда? — спросили мы оба.

— Тогда вы пойдете на ужасную, но неизбежную жертву, и из каждой порки будет вырезано по одному удару—все равно по какому. И после этого ваш фильм можно будет показывать зрителям любого возраста.

Премьера «Билли Бада» прошла на Лейстер-сквер, и фильм имел большой успех у критиков. В Нью-Йорке его приняли не менее сердечно. Но идиоты еще не сказали своего последнего слова. Когда я получил великолепную рецензию в самом влиятельном журнале «Тайм», я показал ее директору по рекламе. Он вынул изо рта сигару и прошепелявил, изображая утомленного мудреца:

— О Господи, только не говорите мне, что мы получили хороший отзыв в «Тайме». Это же смертный приговор!

18

Пока я был занят «Фотофинишем», сэр Джордж Солти пригласил меня поставить оперу. Или, точнее, оперы, поскольку была задумана очень необычная тройная постановка — Пуччини, Равель и Шенберг. Нам отводилось по пять недель на каждую оперу, причем каждую делали новые художники и пели новые исполнители. Поскольку я не мог работать в те дни, когда в театре были утренние спектакли, время репетиций сокращалось еще сильнее.

Итальянец Клеричи, бледный и тихоголосый, как влиятельный римский кардинал, придумал плоские декорации, где певцам приходилось карабкаться вниз и вверх, словно тараканам по комоду. А француз Понелл, сегодня ставший знаменитым постановщиком опер и мюзиклов,