Мемуары - Станислав Понятовский

Король отвечал всем лично сам, ибо старинная традиция позволяла предположить, что канцлеры, не будучи коронованы, не могут отвечать от имени короля. Равным образом, ни одна королевская милость не могла быть скреплена государственной печатью ранее коронации; это могло произойти лишь после того, как король вручал канцлерам новые печати, нёсшие его имя, в обмен на те, что хранились у канцлеров во время минувшего правления.

К тому же из четырёх канцлеров, которых полагалось иметь в государстве, Станислав-Август при своём восшествии на престол застал в живых лишь одного — князя Михала Чарторыйского. Главный канцлер короны Малаховский и вице-канцлер Литвы Сапега скончались ещё до смерти Августа III; вице-канцлер короны, епископ премышленский Водзицкий умер в период междуцарствия. А князь Чарторыйский, семидесятилетний уже, лишь с трудом, превозмогая усталость, не выдержал бы в одиночку такую массу ежедневных приветствий.

После всех коронационных торжеств, закончился, наконец, и сейм, названный коронационным.

Глава вторая

I

3 декабря 1764 года Ксаверий Браницкий, староста Галича, заявил королю:

— Вы, ваше величество, некоторым образом обещали мне начальство над артиллерией короны. Сейм избрания не признал семейство Брюлей поляками, следовательно, после старшего сына Брюля освобождается начальство над артиллерией, а после второго сына — звание чашника короны. Я надеюсь, государь, что моя служба вам не останется незамеченной, но мне известно, также, что многие ходатайствуют в пользу Брюлей, и что у вас сыновья графа вызывают сострадание. И я никак не хотел бы, чтобы моё повышение в звании стало в тягость вашему величеству и доставило вам неприятности. Кто знает, что меня ждёт... Словом, что бы вы ни решили, мне всё будет по сердцу. Получу ли я артиллерию, стану ли чашником, мне безразлично, и это никоим образом не повлияет на мою привязанность к вашему величеству и на мою признательность.

Король ответил:

— Выбирайте сами, Браницкий.

Браницкий:

— Приказывайте, государь, я буду доволен и тем, и другим.

Король:

— Я стал королём совсем недавно, но бывал при других дворах. Я хорошо изучил придворных и вообще достаточно знаю людей, и предвижу, что тысячи наушников, из числа друзей подлинных или мнимых, станут нашёптывать вам: король неблагодарен, он не сдержал данное вам слово!.. Они ожесточат ваше сердце против меня... Повторяю вам: выбирайте сами.

Борьба длилась более трёх часов. Браницкий бросился к ногам короля, добиваясь того, чтобы он принял решение. Король так и не дал ему другого ответа.

Наконец, Браницкий сказал:

— Я понимаю вас, государь, и, желая заслужить благосклонность тех, кто ходатайствует перед вами за Брюля-старшего, я выбираю всего лишь звание чашника.

Король обнял Браницкого и поблагодарил его за его великодушное решение.

Анджей Понятовский, брат короля, генерал австрийской службы, не получивший от короля никакого поощрения, обратился к нему с такими словами:

— Ваше величество обещало мне старостат Пшемышля. Я только что узнал о поступке Браницкого, и прошу вас отдать этот старостат ему, а не мне.

В этот же вечер княгиня Любомирская, дочь воеводы Руси, пользовавшаяся правом ежедневно навещать короля, посетила его минуту спустя после того, как Ксаверий Браницкий покинул его покои.

Король, в духе установившейся между ними доверительности, рассказал кузине о том, что произошло между ним и Браницким. Княгиня похвалила и Браницкого, и короля.

На следующий день, 4 декабря, перед открытием сейма, все члены дома Потоцких и все их родственники, находившиеся в Варшаве, явились гурьбой просить короля утвердить господ Брюлей в правах местных уроженцев (старший Брюль был зятем воеводы Киевщины Потоцкого) и вновь выдать им принадлежавшие им ранее патенты — если и не всем, то хотя бы двоим старшим; они просили сохранить, пусть только частично, милости, оказанные Брюлям блаженной памяти королём и, в частности, оставить старшего начальствовать над артиллерией.

Король ответил им:

— Ничто не обходится мне так дорого, как необходимость огорчать иногда людей, и ничто не приношу я так охотно, как утешение. Исходя из этого, а также из уважения к дому Потоцких, я обещаю не только не противиться получению прав гражданства господам Фредерику и Карлу Брюлям, но и всячески содействовать этому в учреждениях республики. Не скрою от вас, что я обещал место начальствующего над артиллерией господину Браницкому, старосте Галича, неоднократно дававшего мне весьма убедительные доказательства своей преданности, и поставившего на службу мне свои военные таланты, которые принесли ему, к тому же, заслуженное признание за границей. Но Браницкий вернул мне слово, не желая обмануть ожиданий господина Брюля и дома Потоцких. Так что вы, господа, должны благодарить не только меня, но и господина Браницкого.

Князь Чарторыйский, обер-егермейстер короны, кузен дядюшек короля, бывший свидетелем этой сцены, равно, как и все при ней присутствовавшие, горячо аплодировал словам короля, свидетельствовавшим, по общему мнению, о его желании стереть все следы старинной вражды между его домом и домом Потоцких — и положить, тем самым, начало уничтожению семян раздора по всей стране.

Король надеялся, кроме того, начать работу сейма в самых счастливых обстоятельствах.

Каково же было его изумление, когда вечером того же дня, отправившись нанести визит князю воеводе Руси, своему дяде, сказавшемуся больным, король обнаружил, что все, кого он повстречал в доме дяди, — и князь канцлер, и княгиня Любомирская с мужем, — оказывают ему подчёркнуто холодный приём.

Король спросил свою кузину о причинах этого.

Она ответила:

— Как может такой приём удивлять вас после того, что вы сказали утром воеводе Киевщины?!..

Король напомнил княгине её собственные слова, произнесённые накануне. В ответ он услышал намёки, полностью разъяснившиеся позже, но сразу же давшие ему понять, что князья Чарторыйские вбили себе в голову, якобы король собирается интриговать против них совместно с их соперниками из дома Потоцких, и что действия эти внушены ему обер-камергером, братом короля, которого воевода Руси с давних времён ненавидел, вступая в противоборство с ним при каждом удобном случае.

Эта жажда властвовать, эта сугубо личная неприязнь к тому или иному человеку, составлявшие страсть отца, имели, к сожалению, много общего со страстями дочери; будучи ослеплена ревностью столь же сильной, сколь и безосновательной, к своей невестке и к невестке короля, урождённой Кинской, княгиня Любомирская относила за счёт ходатайства этих двух особ то, что король совершил по совершенно иным причинам.

Сердце короля было стеснено воспоминаниями о трудностях, на которые он обрёк того же