Мемуары - Станислав Понятовский

воевода Руси полагал, что он может подчинять стольника своей воле, он неоднократно выказывал ему предпочтение перед своим зятем. Этот последний прекрасно знал, кроме того, что его жена вышла за него вопреки своей воле, и что стольник пользуется большим расположением и доверием его супруги, чем он сам. Я говорю о доверии, о дружбе, ибо ничего большего между ними никогда не было.

Когда коронационный сейм уделил обоим Брюлям польское гражданство, король вернул им лишь часть того, чем они владели при Августе III, оставив за собой право распорядиться остальным. Карлу Брюлю принадлежал, помимо прочего, старостат Зипса, дававший 16.000 дукатов ренты, и зять воеводы Руси претендовал на этот старостат. Король же отдал старостат своему старшему брату. Любомирский жестоко обиделся, и кончилось всё это тем, что он стал тайно вынашивать идею возглавить, однажды, после смерти своего тестя, оппозицию...

III

На следующий день после открытия сейма, одна дама совершила то, что и предвидел король. Выразив Браницкому самое горячее сочувствие по поводу мнимой неблагодарности короля, проявившейся в том, что начальство над артиллерией ему не досталось, она стала поучать его, и высказала ему всё, что могло восстановить Браницкого против короля; Браницкий устоял на этот раз и остался верен королю.

Дама эта стала обрабатывать и князя Адама Чарторыйского, своего брата. Он всё ещё ревновал немного молодую жену, и объектом его ревности был, как назло, всё тот же Брюль, только что вновь получивший начальство над артиллерией. Князю Адаму стали втемяшивать, что король отдал эту должность Брюлю по ходатайству жены князя.

Рассчитывая на всегдашнюю правдивость короля, с которым они были близкими друзьями, князь Адам обратился прямо к нему, и спросил:

— Правда ли, что моя жена, совместно с княгиней Понятовской, урождённой Кинской, с которой она так дружна, ходатайствовала перед вами — и добилась того, что вы отдали эту должность Брюлю?

Ответ короля содержал только чистую правду.

— Моя невестка лишь однажды, в самых общих выражениях, говорила со мной о Брюле — просила быть снисходительным к нему, но ничего не уточняла при этом... Что же касается вашей супруги, то она даже рта по поводу назначения Брюля не раскрыла.

Здесь королю следовало бы остановиться, но, в припадке откровенности, он добавил ещё:

— Я знаю, вам внушают, что у вас есть повод ревновать к Брюлю, но это крайне несправедливо... Вы знаете лучше, чем кто-либо, сколько раз вы сами просили меня заступиться за вашу жену то перед вашим отцом, то перед вашей сестрой, и погасить семейные перепалки, от которых она так страдала. Не удивительно, что это внушило ей чувство благодарности, привязывающее её ко мне более тесно, чем к кому-либо, но таким, однако, образом, что она никогда не преступает границ супружеского долга.

Следует заметить, что в период междуцарствия, когда княгиня Любомирская, сестра князя Адама, причиняла особенно много забот своей невестке, постоянно настраивая против неё своего отца, и бедняжка по робости своей не умела защитить себя, король — в то время ещё стольник, — не раз помогал ей советами, составлял её письма, упросил даже однажды (в Пулавах) княгиню Любомирскую зайти в комнату больной невестки, чтобы помириться с ней... И хоть всё это не принесло результатов из-за неуёмной антипатии княгини, добрые чувства молодой жены князя Адама к стольнику крепли изо дня в день.

Случалось даже так, что войдя однажды без предупреждения в её комнату, стольник застал её перед каминным зеркалом, покрытым слоем пудры, на котором княгиня Чарторыйская писала пальцем его инициалы. Заметив вошедшего, она сказала ему:

— Пусть вы даже не испытываете особой склонности ко мне, но вы могли бы, из благодарности, полюбить меня немного, по крайней мере...

Сам князь Адам так привык видеть в стольнике, а потом и в короле, лучшего друга своей жены, не достигшей ещё и двадцати двух лет, что он часто привозил её по вечерам в замок и посылал одну в королевские покои выяснить осторожно, нет ли у короля его сестры. Если княгиня Любомирская была там, он увозил жену в другое место, но час спустя, когда король оказывался один, вновь привозил супругу в замок, а сам уезжал прочь. Это позволяло королю предположить, что его кузен, развлекавшийся на стороне, желал королю того же, тем более, что его жене нравилось у короля.

Тем не менее, слишком искреннее признание короля во время их беседы о Брюле, было воспринято князем Адамом болезненно, и это привело к тому, что он охладел к королю, чему немало способствовали, также, другие дамы, с князем Адамом связанные: они позаботились о том, чтобы обвинить супругу князя во многих фактах неискренности по отношению к мужу. Им не удалось, всё же, довести дело до разрыва, и князь всю жизнь оставался интимным другом своей жены — и самым снисходительным из мужей.

Воевода Руси знал об этих интригах и использовал их для того, чтобы увеличить количество недовольных королём. Что же касается его дочери, то она ещё долгие годы продолжала ежедневно бывать у короля, проводила у него одна целые часы и окружала его самым нежным вниманием, не носившим, однако, никогда любовного характера, что вызывало подчас бурные переживания короля.

IV

Выше уже было сказано о том, как и почему власть гетманов Литвы была ограничена уровнем власти гетманов короны. Этот политически неверный шаг не только отдалил от короля Массальского и Сапегу, но и способствовал тому, что шурин короля Браницкий, собиравшийся уже было приехать в Варшаву и самым искренним образом отдать должное королю, в расчёте на то, что его былое могущество будет возвращено ему ещё при его жизни, понял, что подобные надежды не оправдаются, и так и не возвратился в столицу, ограничившись тем, что присылал туда несколько раз свою супругу, сестру короля.

Во время коронационного сейма король получил от князя Репнина, сменившего графа Кайзерлинга на посту российского посла несколько дней спустя после того, как состоялись выборы, твёрдое обещание очистить Польшу от всех русских войск. Со времён семилетней войны, некоторое число их продолжало оставаться в Польше, прежде — под предлогом охраны остатков складов военного имущества, впоследствии — согласно просьбы предвыборного сейма. Теперь, опираясь на заверения князя Репнина, король смог самолично обещать сейму, что все русские войска, до последнего человека, будут выведены.

Это обещание не было, однако, выполнено. Прежде всего, Россия уже вскоре стала замечать, что готовность Станислава-Августа идти ей на уступки — значительно меньше, чем