Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

сердца: митральный и аортальный стеноз. Была выраженная сердечная недостаточность с одышкой, тахикардией, цианозом и увеличенной печенью.

Когда Лелю Александровну из Сухуми вывозили в аэропорт, чтобы лететь в Ленинград, соседи отговаривали ее: «Зачем едешь умирать в далекий город, лучше остаться здесь, чтобы не везти тебя обратно хоронить». Сыну Руслану было 11 лет. В клинике она долго обследовалась, наблюдалась, лечили ее, чтобы уменьшить симптомы сердечной недостаточности. Каждый раз на обходе Федор Григорьевич говорил, что для операции больная не готова.

Видя, что профессор оттягивает операцию, Леля Александровна подозвала к себе доцента Цакадзе и сказала ему: «Генацвале, я вижу, что профессор не хочет делать мне операцию, позови его, я хочу с ним поговорить».

Цакадзе пригласил к больной Федора Григорьевича, и Леля Александровна стала уговаривать его сделать ей операцию: «Пожалуйста, профессор, не бойтесь, сделайте мне операцию, я выживу, обещаю, не умру».

Такой положительный настрой, желание жить и уверенность в том, что выдержит операцию и выживет, способствовали, конечно, благополучному исходу. После такой тяжелой операции еще долго выхаживала больную Фейруза Александровна, и в удовлетворительном состоянии больную увезли домой.

С тех пор ежегодно Леля Александровна приезжала в Ленинград вместе с мужем, Давидом Несторовичем, а потом, через несколько лет, и сама приезжала к нам. Мы ее всегда встречали, так как она привозила большие дары в тяжелых сумках: хачапури, чурчхелу, целого жареного поросенка, зелень, много фруктов и грузинское вино разных сортов.

Когда мы отдыхали с Федором Григорьевичем на Кавказе: в Ессентуках, Гаграх, Сухуми – Леля Александровна неизменно приезжала с мужем и сыном, находила нас и угощала обилием своих грузинских гостинцев.

Вот и на этот раз она приехала и привезла много различных деликатесов. Федор Григорьевич, хоть и сам не пил, но всегда поднимал бокал вина за ее здоровье, за ее силу воли.

Во время застолья произнес тост Сергей Александрович Борзенко. Он много говорил похвальных слов в адрес Федора Григорьевича, говорил о его стойкости и выдержке, несгибаемости перед нападками со стороны чиновников и завистников. Помню только последнюю его фразу: «Федор Григорьевич, вы должны знать, что большие дубы всегда притягивают к себе молнии».

Потом произнес речь блокадный друг, Николай Иванович Потапов, он рассказал, как они с Федором Григорьевичем отмечали новый, 1942 год: «Я заболел, простудился и лежал в холодном кабинете Пушкинского театра. А было это в последний день уходящего 1941 года. Было холодно и очень хотелось есть. Есть хотелось постоянно, в течение всех блокадных дней. Я укутался в теплое одеяло и стал дремать. Вдруг открывается дверь и входит Федор Григорьевич в пальто из теплого бостона и с каракулевым воротником, завязанным шерстяным шарфом и в шапке-ушанке. За спиной у него мешок с печкой-буржуйкой, а в руках сумка, в которой находилась баночка с гречневой кашей и баночка с бульоном из каких-то костей, еще кусочек черствого хлеба. Увидев меня, лежащего, больного, с температурой, Федор Григорьевич сказал: “Сейчас я тебя, Коля, вылечу”. Он разогрел воду, дал таблетку аспирина из своей аптечки и начал кормить принесенным нехитрым пайком. У меня постепенно улучшилось настроение. Я представил себе, как Федор Григорьевич шел через весь город, пешком, от Таврической улицы, где он жил, к Пушкинскому театру, мне стало даже неудобно за мою болезнь. Потом я вытащил из полки с книгами пузырек со спиртом, разбил его водой, и решил, что будем пить по очереди за встречу Нового года. Федор Григорьевич улыбнулся и сказал: “Я, Коля, пить не буду, у меня в любое время может возникнуть оперативная ситуация. Сейчас меня заменили, чтоб отдохнул немного. А ты, Коля, выпей, тебе надо согреться, и еще одну таблетку аспирина прими”. Я поднял бокал: “Ну, с наступающим Новым годом, Федор Григорьевич! За то, чтобы наши разбили этих фашистских гадов и очистили Ленинград и всю нашу землю от этой нечисти”. Потом мы долго беседовали, и так незаметно встретили Новый год. Уже под утро Федор Григорьевич сказал, что пойдет в свой госпиталь на Суворовском проспекте и немного поспит. Вот так мы встретили 1942 год».

Другой блокадный друг мужа Юрий Георгиевич Смоленский тоже поведал свою историю. Во время блокады он однажды шел недалеко от госпиталя. В это время летели вражеские самолеты. Началась бомбежка, раздался взрыв снаряда, и осколком обожгло ему голову. Он провел рукой по голове, она была в крови. Тогда он быстро добежал до госпиталя и попросил идущего ему навстречу медработника сделать перевязку. Санитар отвел его к хирургу – им оказался Федор Григорьевич. Рана была глубокой. Больного положили на стол. Когда сестра подавала скальпель, раздался взрыв, и скальпель выпал из рук медсестры. Федор Григорьевич скомандовал: «Давай скорее мне опасную бритву, она в спирте». Затем Федор Григорьевич, после обработки раны, стал сбривать волосы на голове вокруг раны. Было больно, анестезии не было. Каждый раз во время взрывов Федор Григорьевич прикрывал больного своим телом. Разговорились прямо во время операции. Юрий Георгиевич сказал, что работает в парковом хозяйстве, куда сейчас во время войны возят трупы, и пообещал после победы доставлять из оранжереи живые цветы. Федор Григорьевич грустно улыбнулся и сказал: «Скорее пришло бы такое время, когда понадобятся цветы». Так они познакомились и стали близкими друзьями.

Художник-портретист Яков Тарасович Бесперстов подарил академично написанный портрет Федора Григорьевича, а также привез и подарил ему небольшой эскиз на бытовую тему. Художник Мальцев привез и подарил свою картину «Сфинкс», которая до сих пор висит у нас над камином.

Скульптор Мурзин привез на машине свою работу – большую гипсовую голову Гиппократа. В течение многих лет дружбы с семьей Мурзина мы много от него получали таких дорогих подарков. И небольшую скульптуру в халате, масляный портрет в медицинском халате и шапочке (к 90-летию). Много у нас акварельных натюрмортов с цветами и овощами. Но самая лучшая его работа – это бюст Федора Григорьевича, который мы позже установили на его памятнике, на Никольском кладбище, а до этого бюст при жизни много лет стоял у камина и очень нравился Федору Григорьевичу. Подперев рукой подбородок, он задумчиво смотрел вперед, философски осмысливая протекающую жизнь.

Олег Леонидович Ломакин в это время тоже писал наши портреты. За портрет Федора Григорьевича Ломакин получил звание заслуженного деятеля искусств. Портрет находился на одной из выставок Олега Леонидовича. Игорь Иванович Кобзев подарил свой пейзаж, кусочек природы из Радонежья, нарисованный на фанере маслом, а на обороте подписал своими стихами:

Федор Григорьевич, мы Вас просим,

Будьте всегда, как сейчас, молодой.

Если ж придет