Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

кабинет. По случайной оплошности оставил включенным старый электрообогреватель и ненадолго ушел куда-то. Произошло короткое замыкание, и флигель сгорел. Иван Абрамович так расстроился, что у него повысилось артериальное давление. Федор Григорьевич организовал сбор средств для постройки нового флигеля, сам вложил 400 рублей (по тем временам это были немалые деньги).

Еще у двери послышался стук пишущей машинки. Калитка у него всегда открыта, дом тоже не заперт. «Входите!» – крикнул хозяин. У Неручева был посетитель, старичок из соседнего села, хлопотал по пенсионному делу. Иван Абрамович как юрист дал ему консультацию, написал заявление в райсобес. Старичок ушел, а Иван Абрамович показал на бумаги, лежавшие у него на столе: «Приходится помогать людям, советовать обращаться в инстанции. Повсюду бюрократы, и мы много теряем времени от волокиты, бездушия».

Федор Григорьевич представил гостя:

– Знакомьтесь: Борзенко Сергей Александрович, Герой Советского Союза.

– Очень рад, – Неручев вышел из-за стола. – Слышал, что вы первый среди журналистов удостоены за подвиги на войне этого высокого звания.

Они разговаривали так, будто знакомы были много лет. Неручев рассказал о себе, о своих трудах: «Вот только недавно из-за болезни пришлось прервать работу. Спасибо Федору Григорьевичу, он спас меня, иначе попрощался бы с жизнью».

И рассказал, что все началось с простуды, осложненной бронхитом. Поскольку длилась несколько дней температура, его положили в ведомственную больницу. Кроме того, еще и появились боли в сердце. Прошел месяц, а ему не лучше, стал больше спать, плохо ориентировался в окружающей обстановке. Дочь позвонила Федору Григорьевичу, и он приехал в больницу. Иван Абрамович все больше спал и говорил невнятно.

При разговоре с дежурным врачом выяснилось, что больной принимает таблетки седуксена, назначенного невропатологом, по одной таблетке на ночь в течение трех дней, но лечащий врач продлила прием снотворного и увеличила дозу до трех раз в день, а затем заменила на элениум. Так продолжалось больше месяца. Конечно, сразу же все отменили, и Неручев настоял на выписке, но попросил путевку для отдыха в Дом творчества писателей. Там тоже не повезло, заболел тяжелой пневмонией.

Федор Григорьевич снова проконсультировал своего соседа. Выявлялась высокая температура, частый пульс, верхняя половина правого легкого захвачена воспалительным процессом. Перевозить в город было опасно, и решили оставить дома, под наблюдением опытной медсестры, давней знакомой Ивана Абрамовича. Через неделю ему стало лучше, и его перевезли в клинику госпитальной хирургии под наблюдение Федора Григорьевича.

«Через месяц я выписался здоровым, и сейчас чувствую себя хорошо, работаю. Так что Федор Григорьевич – мой спаситель», – сказал, улыбаясь, Иван Абрамович.

* * *

Из Москвы нам позвонил писатель Эрнест Иванович Сафронов и сообщил, что собирается приехать к нам, чтобы прочитать рукопись и сделать необходимые замечания, дать советы перед ее публикацией.

Приехал Эрнест Иванович с женой Ларисой Тиграновной. Остановились они в Доме отдыха писателей в Комарово, недалеко от нашей дачи, и сразу же Э. И. Сафронов взялся за работу. Он вычитывал листки рукописи и на отдельном листе писал свои замечания и пожелания, что нужно переставить местами, что изменить. Делал он эту работу очень деликатно, не навязывая свой стиль, чтобы сохранить живое и страстное изложение автора. Ему нравился стиль Федора Григорьевича.

Приходил он к нам на дачу почти ежедневно вечером и вместе с Федором Григорьевичем в беседе обсуждал рукописные страницы, увлекшись содержанием будущей книги. Иногда, придя к нам и не застав хозяина, ждал его возвращения из клиники и занимался с Гришей, учил его составлять фразы и облекать их в рифмы. Потом шли гулять, ожидая, когда вдали появлялась белая «Волга».

Первым с радостным лаем бежал к воротам Акбар Второй, и, когда его любимый хозяин выходил из машины, пес бросался к нему, становился на задние лапы в полный рост, а передние ставил на его плечи и облизывал лицо, так что Федор Григорьевич должен был его одергивать. Акбар скулил, обижался и уходил в сторону, но вскоре прибегал снова.

Затем ужинали, пили чай и обсуждали «донесения с фронта», как в шутку называл свои замечания к рукописи на отдельных страницах Эрнест Иванович. Он так увлекся чтением, что торопился поскорее закончить свою работу, чтобы сдать рукопись в печать. Через неделю Эрнест Иванович уехал, а мы снова отдали рукопись машинистке для перепечатывания с учетом поправок.

Напрасно мы думали, что наши сложности с изданием книги позади. Несмотря на прекрасное расположение к нам главного редактора, не все зависело от него. Система продолжала работать, выдавливая чужаков из прикормленного литературного клана. Нам пришлось согласиться со значительным сокращением книги. Кроме того, несколько раз выход книги был под угрозой срыва под надуманными предлогами. Пришлось согласиться на выход книги без портрета автора и на бумаге худшего качества – только бы его не выкинули из плана. Тогда с изданием книги можно было бы распрощаться. К счастью, все закончилось благополучно, и книга вышла в печать. Но не всем авторам были бы по плечу заслоны, которые ставили перед нами. Если такие препятствия чинили известному человеку с мировым именем, что уж говорить о молодых одаренных авторах, за которых было бы некому заступиться. Возможно, по этой причине многих талантливых произведений мы так и не узнали.

* * *

Сергею Александровичу Борзенко становилось все хуже. Он слабел, резко похудел, стал ко всему относиться безразлично и захотел уехать домой. Федор Григорьевич, понимая бессмысленность пребывания его в больнице, согласился с ним. Через несколько дней мы заехали за Сергеем Александровичем в онкологический институт на Песочной. Федор Григорьевич поговорил с его лечащим врачом и с заведующим отделением, которые со своей стороны подтвердили, что у больного общее состояние быстро ухудшается, а опухоль грудины растет, ухудшаются показатели крови.

Мы отвезли Сергея Александровича в аэропорт, попрощались с ним и с грустью почувствовали, что, может быть, мы с ним больше не увидимся. В этот день моросил дождь. Осень вступала в свои права. Мы долго ехали из аэропорта молча. Наконец Федор Григорьевич, стараясь стряхнуть от себя грусть, спокойно и плавно ведя машину – запел.

Он любил петь в дороге и, когда долго длилась тишина, требовал от меня: «Пой, чтобы я отвлекался от грустных мыслей». Или: «Пой, чтобы я не уснул за рулем». А теперь он пел очень грустную песню:

Девушку из маленькой таверны

Полюбил суровый капитан,

Девушку с глазами дикой серны,

С легкою улыбкой на устах.

Полюбил он пепельные косы,

Алых губ нетронутых коралл,

В честь которых боцманы, матросы

Поднимали не один бокал.

Голос у Федора Григорьевича был приятный, задушевный баритон.