Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Начатой вечер так заканчивать не хотелось, и решили мы катить в наш «Хуторок». Это было совсем новое учреждение, очень хорошее, но еще не так прославленное, как «Стрельна» и «Яр», а потому больше подходило к нашим все-таки довольно жидким карманам. Расстояние же от Сокольников до парка было громадное, нужно было проехать всю Москву. На беду, попал нам отвратительный извозчик, с виду походивший на лихача, на самом же деле лошадь его совершенно была загнана и бежала еще на трех ногах, очевидно, четвертая была забита. На улицах стоял молочно-белый туман, пронизывавший нас насквозь. Ехали мы просто бесконечно, никакая ругань не помогала. Нахлещет извозчик своего несчастного коня, тот с отчаяния сделает несколько скачков – и опять еле движемся. Наконец-то добрались до Смоленского вокзала[152], а там, как назло, по передаточному пути гонят пустые вагоны. Время было уж что-нибудь близко к часу ночи. Стоим-стоим, а вагоны, как-то меланхолически погромыхивая, еле движутся перед нами, и конца им нет. Простояли минут 20 и наконец, совершенно окоченев, добрались до «Хуторка».

Ужасное было это путешествие, но охота пуще неволи. В «Хуторке» взялись скорей отогреваться, пригласив с собою ужинать двух певиц русского хора. С одной занимался Петр Карпович, с другой я. Девицы эти оказались милые и веселые и очень приличные, что выражалось в том, что они совсем не старались опустошать наших карманов дорогими яствами. Без шампанского же эти засидки, конечно, не обходились. От него было только веселей и уютней.

Заключив это милое знакомство, мы чаще стали попадать в этот милый приятный «Хуторок», где время проходило в веселой болтовне и еде. Уж Сырейщиковы стали показываться в нашем обществе. Все это было чрезвычайно невинно. Только отношения Петра Карповича с его дамой становились ближе, да и я сближался со своей, и наконец мы получили приглашение к ним на чай, на квартиру. Чем мы и воспользовались. Чайку попили честь честью, и я отправился посмотреть, как живут наши приятельницы. Мы пили чай в гостиной, у каждой была своя спальня. В одной из них на кровати хозяйки спала отвратительная старая растрепанная, седая мегера. Это зрелище подействовало на меня так, что я тут же схватил шапку в охапку и удрал домой. Надо удивляться, как жизнь зависит от случайностей. После этого происшествия мне неловко было даже показываться в «Хуторок», так как наши приятельницы никак не могли объяснить моего поспешного бегства, я же его объяснить не желал. Словом, мои похождения в этом направлении замерли.

Между тем я все зубрил. Прожив лето у моего Краузе в Райках, я по праздникам приезжал домой и в болышевской канители принимал небольшое участие. В училище с грехом пополам попал, жил зиму у Краузе. На следующее лето Краузе захворал и передал меня своему свояку Велеру. Тут у меня оказался товарищ в лице Раузера. В третьем классе я застрял, потом благополучно перескочил через четвертый класс и оказался в пятом, где срезался на геометрии, на своем любимом предмете. Мне был поставлен ноль, так как я совершенно не знал шара, а он-то мне и попался в билете. Моя застенчивось и ложное самолюбие сделали то, что я вообще отказался отвечать на какие-либо билеты и ушел на место. В пятом классе на второй год душа моя не выдержала ненавистного учения, начал ходить к бабушке, на чем ученье мое и закончилось.

Как теперь оглянусь я на это время, все-таки, должно быть, здоровье мое было в запущении. Вырос я тощий, длинный, бледный мальчик. Единственный раз я был у доктора, когда Надежда Кондратьевна послала меня к Бокову. Он, очевидно, исследовал мои легкие, они-то были в порядке. Пилюли дал он мне, вероятно, от сердца, так как я страдал сильными перебоями и в училище был даже освобожден от гимнастики. Но в каком виде были мои почки, питание, нервная система – никому дела не было. А я в этот период страдал постоянными нарывами на пальцах: один кончался, прорезанный доктором, начинался другой – и так тянулось года три. Наконец я сам стал резать их, предпочитая «трешники» оставлять себе. В это же время у меня часто бывали не то лишаи, не то экзема, физиономия была в отвратительных волдырях. Никаких исследований не делалось, а возможно, что у меня был сахар, сильно истощавший меня, о чем говорила физиономия, свидетельствовавшая, что питание ненормально. Перебои сердца приписывались нервам. Но мер никаких не принималось, был я часто усталый, ленивый, все это можно отнести на счет почек. Отсюда, возможно, исходили и плохие успехи.

Ильины

Семья «шелковых» Ильиных играла во времена кивокурцевского периода веселую роль. Мать их, Ольга Евгеньевна, была высокая, стройная дама с очень красивой головой. Во всей фигуре ее сказывалась бодрость и свежесть, но в лице виделась всегда некоторая печаль и кислота, жаловалась она на разные недомогания, хотя на самом деле эта дама была очень энергична. Происходила она из очень большой семьи Шатерниковых, дальних шапошниковских родственников.

Семья Ильиных была чрезвычайно серая. Креска наша только удивлялась, что сделалось с Оленькой, как она преобразилась после смерти мужа, оставившего ей хорошее состояние и шесть дочерей. У Ольги Евгеньевны[153] было много братьев, все они учились и занимали разные должности кто в городе, кто в земстве. Семья была очень дружная, и ее постигло необъяснимое несчастие.

Был у них брат Евгений[154], которого все особенно любили. В один прекрасный день брат этот исчез и больше не возвращался. Ольга Евгеньевна приняла все меры, подняв всяческую полицию на ноги, по всему миру были разосланы его фотографии, но это ни к чему не привело. Брат исчез навсегда. Что было особенно странно, все имущество и деньги, какие были у него, остались в полной неприкосновенности. Имело все это такой вид, что человек ушел гулять и не вернулся.

Другой случай был у них не менее печальный. Один из Шатерниковых[155] вздумал жениться. Семья их была в сборе, кажется, ужинали. Вдруг жених выхватил револьвер и, застрелив невесту, покончил с собой.

Потеряв мужа, Ольга Евгеньевна освободилась от серой обстановки ильинского дома, умчалась за границу. Откуда вернулась самой элегантной дамой с бесконечными рассказами о заграничных приключениях. В те времена русские