Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

кроме того, вы должны подготовиться к тому, чтобы просчитать возможное влияние столичного общества с населением более миллиона человек на очарованного молодого незнакомца, внезапно прибывшего из провинции. Смена климата и географии может оказаться очень ценной для него сейчас. Помните, что в Новой Англии есть множество первоклассных небольших колледжей, прекрасно расположенных и отличающихся высокими стандартами обучения. Например, Амхерст, где, как мне сказали, до сих пор требуется греческий язык. И Уильямс, прекрасное место, окруженное горами, не похожими на наши собственные. И Боудуин, и, конечно, Дартмут, один из лучших. Во всех этих местах молодой человек может заявить о себе и вырасти.

Что бы вы ни делали, не говорите Манси, что вы писали мне о нем, или что я вернулся, чтобы сделать какой-нибудь комментарий. В восемнадцать лет мы воспринимаем это как вмешательство – как следует, но я не уверен, что двадцать три имеют право выносить суждения о восемнадцати.

Что касается меня, то я работаю и вполне счастлив. Правда, у меня замечательный опыт. Здесь, особенно в университете, кипит жизнь, еврейская, итальянская, польская. Мои маленькие дьяволята любят меня. Я каждую неделю говорю им, что я не учитель. Полагаю, они сами это видят, и, возможно, именно поэтому я им нравлюсь. Заведующий кафедрой [профессор Уотт] просил меня вернуться в следующем году, но я не дал ему ответа. Желание писать – творить – впервые стало почти грубым животным аппетитом. И все из-за препятствий, возникающих на пути творчества. В те немногие часы, что остаются у меня, я пишу, как изверг, одну из лучших пьес [«Дом» («Маннерхаус»)], которую вы когда-либо видели. Мой первый семестр почти закончился – еще две недели, и он пролетел как один миг!

А знаете ли вы, что в сентябре я отправляюсь на небеса. То есть в Англию. С 1 сентября мне причитается зарплата за шесть месяцев – с сентября по февраль. Это 900 долларов. С экономией я смогу остаться в Европе на пять или шесть месяцев. Сначала я поеду в Корнуолл – там очень красиво, как мне сказали, – и на два месяца зароюсь в деревушке. Там я буду писать от души. Потом через всю страну, в Лондон на несколько дней, в Шотландию и во Францию.

Это все на сегодняшний день. Я выкроил время, чтобы написать это письмо. Но во время экзамена вы получите более подробную информацию. В театре Провинстауна моя пьеса [«Добро пожаловать в наш город»] идет уже пять месяцев. Я ничего о ней не слышу. Сегодня утром один из редакторов Д. Эпплтон оставил в отеле записку. Ему нужна моя пьеса [«Добро пожаловать в наш город»] – ее предложила Театральная гильдия, – чтобы прочитать для публикации. Я дам ему прочесть ее; сомневаюсь, что позволю ему ее опубликовать – даже если он захочет. Конечно, не до тех пор, пока кто-то может ее выпустить.

Новая пьеса – это эпос. Я верю в нее всем сердцем. Боже правый! Если бы только у меня было время писать.

Профессор Кох из Чапел-Хилла приехал в город неделю или около того и разыскал меня. Он хочет включить одну из моих ранних пьес – «Бак Гэвин» – в свою новую книгу [Carolina Folk Plays, Second Series], которую Холт скоро выпустит. Он настаивает и только что прислал мне копию этой вещи. Мне не стыдно за пьесу, но я написал ее в дождливую ночь, когда мне было семнадцать, за три часа. Что-то подсказывает мне, что мне будет неприятно видеть свое имя в тексте. Конечно, я не мог сказать об этом Коху. Кроме того, у него был шанс два или три года назад, когда он выпустил свою первую книгу. Пожалуйста, не публикуйте – но я выскажу свое честное мнение: Я думаю, что его желание опубликовать эту маленькую пьесу проистекает из подозрения, что теперь я быстро стану знаменитым – Бог знает почему! – и он хочет, так сказать, купить мне билет в мир. Это, конечно, гнилая вещь, но это мое честное мнение. Я послал Коху пару актов из своей новой пьесы [«Дом» («Мэннерхаус»), вероятно, Вулф читал ей пролог, когда был в Эшвилле в октябре 1923 года]. – Вы услышали пролог – и я сделал все, что угодно, только не упал и не разрыдался. Это была величайшая вещь на свете; я был американским Бернардом Шоу и т. д.

Все, как видите, полны энтузиазма, но я замечаю, что сам зарабатываю себе на жизнь. Театральная гильдия радушна. Когда я принесу свою новую пьесу? Их чиновники хотят со мной познакомиться. Буду ли я обедать? Их читатель пьес Лемон [Кортеней Лемон] трубит о моем имени за границей. Недавно он сказал мне, что говорил обо мне на банкете какой-то драматической ассоциации. Я благодарен, но как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь поставил одну из моих пьес. Гильдия, кстати, рекомендовала мою пьесу Эпплтону.

Но я учусь. Я набираюсь терпения. И я вполне готов подождать год или два, пока не начнутся упражнения. Знаете, все, что сейчас действительно важно, – это осознание того, что мне двадцать три, и наступил золотой май. Ощущение бессмертия в молодости охватило меня. Я молод и никогда не смогу умереть. Не говорите мне, что я могу. Подождите, пока мне не исполнится тридцать. Тогда я поверю вам.

Я никогда не получаю от вас известий, но мое уважение к вашему интеллекту растет. Вы милая, красивая женщина. Другие женщины, которых я знал – молодые и старые, – хотели бы стать мне матерью, взъерошить мои волосы, когда они вьются, или накормить меня. Но вы питаете умы и дух молодых людей, пока они не воспламеняются. Это более благородное и тонкое занятие.

Так что, похоже, вы – великая женщина.

Всем вам, как всегда, моя глубочайшая любовь.

Джулии Элизабет Вулф

Отель «Альберт»

Нью-Йорк

Июнь, 1924 года

Дорогая мама: Всего несколько строк на сегодня. В университете только что закончились экзамены, и я был по уши в работе – делал пометки в экзаменационных книгах и выставлял оценки. Сейчас начался второй семестр, и я не закончу его до середины сентября.

Работа на лето должна быть легче – мои классы не такие огромные. Я «провалил» около десяти, и еще около десяти отсеялись. Я надеюсь закончить свою пьесу до сентября. Она идет хорошо, когда у меня есть время работать над ней, но пока у меня его не так много. Благодаря своей работе я приобрел хорошую репутацию среди преподавателей, и они продолжают просить меня вернуться.