Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

Но в тот же день Тургенев пишет письмо графине Ламберт, и в нем звучат совсем другие нотки, нотки сомнения в правильности своего решения: «Позволение ехать за границу меня радует… и в то же время я не могу не сознаться, что лучше было бы для меня не ехать. В мои годы уехать за границу – значит: определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышленья о семейной жизни. Что делать! Видно, такова моя судьба. Впрочем, и то сказать: люди без твердости в характере любят сочинять себе «судьбу»; это избавляет их от необходимости иметь собственную волю – и от ответственности перед самими собою. Во всяком случае – le vin est tir; – il faut le boire…

Я не рассчитываю более на счастье для себя, т. е. на счастье в том опять-таки тревожном смысле, в котором оно принимается молодыми сердцами; нечего думать о цветах, когда пора цветения прошла. Дай бог, чтобы плод по крайней мере был какой-нибудь – а эти напрасные порывания назад могут только помешать его созреванию. Должно учиться у природы ее правильному и спокойному ходу, ее смирению… Впрочем, на словах-то мы все мудрецы: а первая попавшаяся глупость пробежи мимо – так и бросишься за нею в погоню.

Как оглянусь я на свою прошедшую жизнь, я, кажется, больше ничего не делал, как гонялся за глупостями. Дон-Кихот по крайней мере верил в красоту своей Дульцинеи, а нашего времени Дон-Кихоты и видят, что их Дульцинея – урод – а всё бегут за нею».

То есть хорошо понимает Тургенев последствия своего поступка. Понимает, что его отъезд означает отказ от надежды построить нормальную семейную жизнь на родине в пользу неустойчивого существования на краешке чужого семейного гнезда во Франции. Но неудержимо тянет его совершить эту очередную «глупость», и оправдывается он велением судьбы, понимая, что, возможно, это просто отсутствие твердости в характере. В письмах же к Виардо никаких сомнений Тургенев не высказывает, он пишет о предстоящей радости услышать ее пение и насладиться музыкой. Очевидно, любовь к музыке имела огромное значение в этой долгой страсти-любви великого писателя. Кроме того, властная мадам Виардо не позволяла в отношении себя другого тона, кроме верноподданнического, и поэтому лишь такие слова Тургенев ей писал и говорил.

В письме к Ольге Тургеневой, несостоявшейся жене, от 29 мая 1856 года он также высказывает сомнение в целесообразности своего возвращения во Францию: «…Любезнейшая Ольга Александровна… Третьего дня я получил из Петербурга известие, что паспорт мне выдан и я могу уехать, хоть завтра… Итак – это дело решенное – alea jacta est (что по-латыни значит: жребий брошен) – как говаривал Ламартин перед каждой своей глупостью в 1848 году. Я поеду – но не сейчас. Не ожидая такого быстрого решения дела, я взял билет на пароход на 21 июля – впрочем, я раньше и не хотел бы уехать. Зная мой гнусный нрав, Вы не удивитесь, если я Вам скажу, что позволение уехать за границу мне особенной радости не доставило – и что я даже вообще нахожусь теперь в меланхолическом настроении духа. В сущности, оно и понятно – впрочем, это всё вздор – человек, слава богу, уже не молоденький – пора знать, что делаешь – и потому об этом более толковать не стоит. Коли из этого выйдет что-нибудь худое, сам виноват, пенять не на кого».

Тургенев собирается к отъезду, однако продолжает встречаться с Марией Николаевной Толстой, о чем он пишет В.П. Боткину 11 июня 1856 года из Спасского: «Толстой был у меня – и уехал. Толстая гостила с неделю и тоже уехала». Итак, после шестилетнего пребывания в России в августе 1856 года Тургенев отправляется в Лондон, где встречается с Герценом, а затем в Париж и оттуда в Куртавнель. Однако в этот раз он едет во Францию не только чтобы встретиться с женщиной, которую давно любит, но и к своей дочери Полинетт, ведь ей к этому времени исполнилось уже 14 лет.

* * *

Полина Виардо тепло встречает «плохого поэта», который за прошедшие годы превратился в знаменитого русского писателя и вот опять вернулся, чтобы припасть к ее стопам. Тургенев обрадован, растроган и 13 сентября пишет графу Л.Н. Толстому из Куртавнеля: «Здесь я пока ничего не делаю; но переехавши в Париж (недели через три), примусь за работу. Мне здесь очень хорошо; я с людьми, которых люблю душевно, – и которые меня любят. В октябрьской книжке «Современника» помещена будет моя повесть; скажите мне, понравится ли она Вам» (имеется в виду повесть «Фауст»). Одновременно он посылает письмо примерно того же содержания графине Марии Толстой.

Старинному другу В.П. Боткину Тургенев пишет более подробно о своем пребывании в Куртавнеле (18 сентября 1856 года): «Здравствуй, дружище! Давно собирался я написать тебе о себе – да всё не приходилось. Сегодня Виардо уехали на день в Париж – и я берусь за перо, пользуясь свободным временем. Уже шесть недель, как я здесь (я дней на десять ездил в Лондон на свидание с старыми друзьями), и мне очень хорошо. Я здесь чувствую себя дома; никуда не хочется – на душе тихо и светло. И здоровье мое весьма удовлетворительно; одно только досадно: погода прескверная и в комнатах холодно. Но это пустяки: мы читаем очень много, музицируем, играем комедии – в дни проходят чудесно… Моя дочка очень меня радует; у ней прекрасное сердце – и что-то весьма симпатичное, откровенное и доброе во всем существе; она ростом с M-me Виардо – и очень на меня похожа. По-русски забыла совершенно – и я этому рад. Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится. Словом, мне очень хорошо – и я сообщаю тебе это, потому что знаю, что это тебя порадует».

В конце октября, уже после переезда с дачи в Париж, он в письме Боткину снова вспоминает о счастливом летнем отдыхе в Куртавнеле: «Как отлично мы проводили время в Куртавнеле! Каждый день казался подарком – какая-то естественная, вовсе не от нас зависящая разнообразность проходила по жизни. Мы играли отрывки из комедий и трагедий (NB. Моя дочка была очень мила в расиновской «Ифигении». Я плох во всех ролях до крайности, но это нисколько не вредило наслаждению) – переиграли все симфонии и сонаты Бетховена (всем сонатам даны были, сообща, имена) – потом вот еще что мы делали: я рисовал пять или шесть профилей,