Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

не знаете, и я должен вам все это рассказать! Начать с того, что вот этот Куртавнель, в котором мы с вами в настоящую минуту беседуем, есть, говоря цветистым слогом, колыбель моей литературной известности. Здесь, не имея средств жить в Париже, я с разрешения любезных хозяев провел зиму в одиночестве, питаясь супом из полукурицы и яичницей, приготовляемых мне старухой ключницей. Здесь, желая добыть денег, я написал большую часть своих «Записок охотника»; и сюда же, как вы видели, попала моя дочь из Спасского. Когда-то, во время моего студенчества, приехав на вакацию к матери, я сблизился с крепостною ее прачкою.

Но лет через семь, вернувшись в Спасское, я узнал следующее: у прачки была девочка, которую вся дворня злорадно называла барышней, и кучера преднамеренно заставляли ее таскать непосильные ей ведра с водою. По приказанию моей матери девочку одевали на минуту в чистое платье и приводили в гостиную, а покойная мать моя спрашивала: «Скажите, на кого эта девочка похожа?» Полагаю, что вы сами убедились вчера в легкости ответа на подобный вопрос. Все это заставило меня призадуматься касательно будущей судьбы девочки; а так как я ничего важного в жизни не предпринимаю без совета мадам Виардо, то и изложил этой женщине все дело, ничего не скрывая. Справедливо указывая на то, что в России никакое образование не в силах вывести девушек из фальшивого положения, мадам Виардо предложила мне поместить девочку к ней в дом, где она будет воспитываться вместе с ее детьми.

– И не в одном этом отношении, – прибавил Тургенев, воодушевляясь, – я подчинен воле этой женщины. Нет! Она давно и навсегда заслонила от меня все остальное, и так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь. Боже мой! – воскликнул он, заламывая руки над головою и шагая по комнате. – Какое счастье для женщины быть безобразной!

Эта последние слова Тургенева говорили о том, что он прекрасно сознавал некрасивость своей пассии, несмотря на утверждение некоторых биографов, которые считают, что Тургенев был ослеплен и воображал Виардо красавицей. Тургенев, по-видимому, полагал, что внешняя непривлекательность развивает в женщине такие ценные качества, как практический ум, силу характера, обходительность и обаяние, ведь ей значительно труднее, чем ее конкуренткам со «счастливой» внешностью, добиться успеха как в творческой, так и в личной жизни.

И с другой стороны, слова «Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь», свидетельствуют о том, что, по-видимому, короткий период счастья в семье Виардо для Тургенева закончился и оказался он по воле любимой женщины втоптан в грязь. Тут опять вспоминаются слова героя «Дыма» Потугина о том, что следует за периодом очарования: «Ну а потом, конечно, холод, и мрак, и пустота… как следует. И кончится тем, что ото всего отвыкнешь, все перестанешь понимать. Сперва не будешь понимать, как можно любить; а потом не будешь понимать, как жить можно».

Все биографы Тургенева сходятся в одном – что вскоре после очарования первых недель обнаружил Тургенев, что певица делит постель не только с ним и иногда с мужем, но появился рядом с ней новый предмет любви и обожания – художник Ари Шеффер, который писал в это время ее портрет. Его пассия совсем не страдала в одиночестве, когда он был в России. Вот так и наступил для Тургенева период «холода, мрака и пустоты…».

* * *

Сильно огорчало Тургенева и то, что у дочки его Полинетт не сложились нормальные отношения с Виардо – девочка не прижилась в чужой семье. Она считала, что Виардо ее не любит и взяла к себе лишь по причине богатого содержания, выплачиваемого ее отцом. Полинетт писала отцу в Россию о том, что приемная мать недобрая и обращается с ней холодно и даже с отвращением. Отец же возражал, превозносил певицу до небес и требовал от дочери того же. Он учил дочь преклонению перед певицей и писал в ответ: «Ты будешь рада вновь ее (П. Виардо) увидеть, не правда ли? Я хочу дать тебе поручение, которое тебе будет приятно:…поцелуй ей покрепче обе руки за меня». Несмотря на все усилия отца их совместная жизнь никак не складывалась.

Приехав в Куртавнель, Тургенев увидел, что дочь его, которая была так несчастлива в доме Варвары Петровны, не чувствует себя счастливой и в доме французской певицы. Ни в пансионе, ни семье певицы не чувствовала она себя «в своей тарелке». Тургенев поделился своими заботами с Фетом: «Кажется, что она с ревностью смотрит на мои отношения с Виардо и всякие знаки внимания и любви вызывают в ее душе неприятные чувства. Она в эту минуту становится дерзкой, ведет себя вызывающе, грубо отвечает на вопросы Виардо, не подчиняется ее требованиям. Я ожидал встретить свою дочь счастливой в милой для меня семье. А что получается на деле? Что я увидел? Дочерям госпожи Виардо Полина кажется чудачкой, они называют ее «мальчиком в юбке», «сумасшедшей», «злой». А Полина в свою очередь призналась мне, что не любит этих «дурочек и кукол»!»

Фет дал совет, что можно сделать, чтобы хоть как-то исправить ситуацию: «Иван Сергеевич, поймите одно: эти девочки не умеют да и вообще не смогут пощадить уязвленную гордость вашей дочери. Напротив, в любой подходящий момент они будут давать ей почувствовать всю разницу между ней и ими. Иначе и быть не может – в любой семье. У вас один выход – изолировать девочку, взять ее из чужого семейства, найти ей преданного друга, хорошую наставницу-гувернантку, а Вам – проявить максимум внимания к несчастному существу, насильственно вырванному из родной почвы. И наконец, Вы должны, просто обязаны вернуть дочери свою фамилию, послушайте человека, который до сих пор под всеми деловыми бумагами ставит подпись: «К сему иностранец Фет руку приложил!»

Тургенев прислушался к советам друга и в 1857 году написал дочери следующее письмо: «Моё дорогое дитя, прошу тебя впредь подписываться «П. Тургенева» и передать госпоже Аран, чтобы это имя писалось всюду, где речь идет о тебе». Он снял в Париже квартиру, в которой поселилась его дочь с гувернанткой Иннис.

Фету пребывание за границей совершенно не понравилась, и он с чувством облегчения вернулся домой. В январе 1857 года Тургенев пишет русским друзьям: «Фет был тоже здесь и уехал, загнанный, как заяц борзыми собаками, скукой, самой неотступной и безжалостной, скукой бесплодного скитания по отелям, гостиницам, железным дорогам, любопытным зданиям и