Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Я сильно волновался, но вот капельмейстер вошел на свое место, оглянулся, взмахнул палочкой опять, и представление началось. Увертюра кончилась, бесшумно поднялся занавес. На сцене никого, только где-то далеко слышен шум народный – ближе, ближе! На сцену вваливается возбужденная толпа, кого-то приветствует, машет руками, шапками, шум усиливается, толпа наполняет почти всю сцену. И в этот момент на нее въезжает колесница, а на ней во весь рост Ермолова с поднятой рукой, в золотом венце, и она обращается к толпе со словами: «Благодарю, сограждане!» Приветствия на сцене заглохли под грохот аплодисментов. А Ермолова стоит с поднятой рукой и таким способом принимает эти приветствия, а гам в зале все растет – и, кажется, нет ему предела! Прошло уже пять-десять минут, а овации нет конца, Ермолова уж кланяется, благодарит, видны слезы на глазах, а публика приветствует все пуще. И нужно сказать, что трудно было найти более эффектного выступления для бенефициантки. Поднятое настроение публики сохранилось на весь спектакль.

В антрактах начались бесконечные подношения. Они выносились в оркестр и передавались оттуда в руки артистки под гром аплодисментов и оваций. Бедная Ермолова замучилась принимать и раскланиваться, а венки, платы с золотыми и серебряными вещами, букеты с бриллиантами стоят вереницей. Конца нет овациям, уж вся сцена в цветах, товарищи помогают ей подхватывать корзины. Высокие это были минуты. Что ни антракт, то в зале скандал.

Был я еще на 25-летнем ее юбилее в Большом театре. Шла коронная ее роль «Орлеанская дева». Бывал и на других бенефисах, но такого, как этот [в Доме Щепкина], видеть не пришлось. Уж очень у нее голос был удивительный. Чисто рублем подарила двумя словами: «Благодарю, сограждане». А смущение, волнение – как будто их и не бывало.

На сцене я ее страшно любил, а на домашнее знакомство мне не повезло. Средств у меня не было, чтобы канителиться в этой среде. В то время на свои расходы я получал из конторы всего 113 рублей 80 копеек. Странная цифра, но выходило так по расчету, сделанному Михаилом Васильевичем. Для молодого человека, конечно, этого было больше чем довольно, так как квартира и стол оплачивались отдельно. Но Ермолова мне и указала, что карман мой слаб, чтобы канителиться с ней. Меня не было дома, приезжает Шубинская и оставляет два билета на какой-то концерт в кредитном обществе. Концерт благотворительный, а билеты по 15 рублей, итого – 30. Леня была дома, говорит: «Я не знаю, нужны ли они ему?» – а она повернулась и уехала, что-то сказав. Я возвращаюсь домой, вот тебе на – сюрприз, 30 рублей из кармана! Где их брать? Я своего Федора снаряжаю раненько к Ермоловой, чтобы вернуть билеты, а сам из дома вон, чтобы на Шубинскую не нарваться. У Федора билеты не принял швейцар, а Шубинская наскочила на Мишу – он ей деньги и отдал, да мне в счет и записал. Ох, долго я помнил этот концерт! Хоть на него и не поехал. 30 рублей тогда были большие деньги, можно было у Пироне две пары сапог купить да два года щеголять. С тех пор я к ней ни ногой.

Да еще вышел случай хуже билетов. На третий день праздников собралось ко мне на именины много народу: Лямины, Константиновы, всего человек 30. А нам, молодежи, почему-то обязательно нужно было попасть в «Стрельну» – мало выпито было. Вот я и еще, кажется, Вася Бем, да еще кто-то и удрали от гостей. Хорош был хозяин, да еще и именинник! Удрали да и прикатили в «Стрельну» – там и пошла кутерьма! А уж из «Стрельны» обязательно нужно было заехать к «Яру». Там прибавили, еще куда-то, попали в загородный университет, да домой-то я и попал часов в шесть утра. В голове бог знает что, повалился спать, в десять глаза продираю – в голове чума. Я оделся и пошел бродить, ходил, ходил, часа через три вернулся да опять в кровать. Спать не сплю, а так, какая-то ерунда.

Вдруг слышу, Леня бежит по лестнице и взволнованно кричит: «Федя, Шубинский приехал!» Я говорю: «Да откажите, нет меня дома». Куда тут! Его уж впустили. Я как был, не подумав о своей наружности, вскочил да вниз, и вхожу в гостиную. Шубинский там, здороваюсь, а не знаю, что мне с ним делать, и все мое внимание обращено на него. Вдруг слышу дамский голос: «А со мной что не здороваетесь?» Гляжу, сидит «Макарона». Так называлась Надежда Никоноровна Боева, жена доктора Боева, сестра известного архитектора Померанцева, строившего в Москве Большие ряды, а потом в Софии собор Александра Невского. Муж ее был болгарин, грязный докторишко – только и делал, что всем носы жег; вероятно, я и остался благодаря ему без обоняния. «Макарона» же была из компании Ляминых, нахалка. Увидав меня растерянным и в виде безобразном, окончательно сразила меня. Спасибо Леничке, она стала угощать Шубинского чаем и отвлекала его от меня. Расскажи я ему чистосердечно, в чем дело, он бы мне посочувствовал, а тут я явился в образе какого-то идиота. Что он обо мне подумал, не знаю, но потом мне даже неловко было встречаться с ним, а уж в дом – ни ногой. Хотя на бенефисах я поневоле на него натыкался, и на шампанское к себе [он] звал – но нет, я уж не поехал. Тем знакомство и кончилось.

Две свадьбы в семье Челноковых

Ко времени моего возвращения из-за границы конторы наши помещались на Мясницкой в доме у Лангового. Жили же мы еще в Казенном переулке в доме Кивокурцевой[147]. Лето же это проводили в Мытищах на старой даче. Новая была уж выстроена, и кто жил на ней этим летом, не припомню.

По тому, как складывается у меня теперь в памяти, лето было знаменательно тем, что повадился ездить к нам Михаил Николаевич Кириков. Сестре не давал он прохода, напевая: «Я грущу и скучаю, коль не вижу тебя», и в конце лета сделал ей предложение. До сих пор у нее было три случая выйти замуж. Ей шел уж 30-й год. Все подруги ее давно обвенчались, и она решилась соединить свою жизнь с Кириковым. Наверное, мечтала она о более блестящей партии, но года шли, а Кириков казался таким