Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

жестяной коробки с порохом сквозь песок и ящик выпустили трубку для фитиля, а ящик заколотили гвоздями. Когда это было сделано, начали заматывать ящик всевозможными тряпками, но таковых было, по-нашему, мало, поэтому были пущены в дело нами летние костюмы, шитые из каламенки[142] – очень здоровой и крепкой материи. Костюмы и штаны были обращены в ленты, и заматывание продолжалось, пока их хватило. Но нам все еще было мало. Было приказано принести с завода вожжи рабочих лошадей: они делались из толстой и крепкой веревки. Теперь стали уматывать нашу игрушку этими веревками, кладя ряд к ряду, потом накрест, и до тех пор, пока хватало. Наконец все удовлетворились, были довольны, и этот громадный шар был вынесен на тарантас, прозывавшийся «бандуркой», и Михаил Васильевич с кем-то отправились с ним в Болышево, отстоявшее от нас в шести верстах.

Пришло время фейерверка. Место было облюбовано на берегу Клязьмы, на обрыве, где росла группа берез, из-под которой земля съехала, и она росла как бы на навесе. Туда-то, под березу, и затащили бомбу, с нее должно было начаться представление. Фитиль размяли, чтобы горел медленно и было время поджигавшему уйти подальше. Фитиль поджег, кажется, Вася и, легкий на ноги, быстро удрал. Ждем все – нет ничего. Что за диво? Прошло чуть ли не десять минут. Терпенье стало лопаться, и Миша решил идти на проверку: может быть, фитиль и погас. Не был он в десяти шагах от березы, как раздался оглушительный взрыв. Миша аж наземь присел. Все были очень довольны, результат превосходил ожидания. Пошли исследовать последствия и увидали, что навес дал большую трещину, из-под березы выхватило значительный ком земли, и она покренилась. От бомбы же не нашли ничего, так как все ее части ударились в навес и полукруглым движением были унесены под откос; потом только находились клоки мелко изодранной каламенки.

Насколько за нами мало следили, доказывает запущенность Мишиной болезни. Его несчастное падение случилось, когда ему было четыре года, а радикальная мера, т. е. поездка в Питер, была принята через пять лет, когда ему было девять лет. Не допускаю мысли, чтобы за пять лет его нельзя было лечить. А дисциплину мы и не знали, что выражается и в комоде Василия Васильевича, и кубиках, бивших и лица, и зеркала. Еще в квартире на Мясницкой, помню, попало к нам солдатское ружье, берданка. Мы взялись за него, чистили, терли и наконец стали в своей комнате палить в цель. Хорошо, что стена была каменная, а то пули летели бы сквозь весь дом, а тут обошлось только тем, что выбили круги в штукатурке – это было уж не баловство, а просто безобразие. После смерти отца такие наши занятия все развивались и приняли размеры, могшие привести к несчастью. Только Бог хранил нас, все кончалось благополучно.

Вообще, пороховые развлечения играли в нашей жизни большую роль. Местом действия были Мытищи. Были разумные, но больше глупые. К разумным относилась стрельба в цель из «монтекристо», где я однажды побил всех. К доске было прибито яблоко. Я взял ружье и со второго выстрела всадил пулю в яблоко. Это было трудно, так как стреляли шагов на двадцать. Случай этот я отнес к случайности. Еще при отце мы раскопали в заводских складах старинные стволы от кремневых ружей. Как попали они к нам – Бог знает.

В Мытищах нашим стало жить скучно, почему дача была взята в Перловке, и на лето у нас устроился Василий Карпович Шапошников. Охота пугать публику в нас сидела. Василий Карпович ухитрился купить на Сухаревой пушку длиной аршина в полтора, с жерлом около вершка. Это была старинная пушка, служившая потом тумбой, почему жерло ее было все забито землей, а вообще она была в порядке. Доставлена она была на дачу с торжеством. На станцию за ней была выслана тройка Василия Карповича с бубенцами. День был праздничный, платформа была полна народу, и все с изумлением глядели на новую затею Челноковых. Прибывшая пушка сейчас была пущена в чистку, и через час можно было приступить к пробе. Заправили пушку пыжами из газет и подпалили; грянул выстрел, оповестивший соседей, что челноковский забор разлетелся в щепы в том месте, куда угодили пыжи. Результат был блестящий. Вдруг приходит урядник и приглашает Михаила Васильевича к исправнику, жившему от нас через дачу. В самый момент выстрела он собирался кушать чай, и жена передавала ему его любимую чашку с чаем, но раздался выстрел, и чашка полетела на пол. По этому-то поводу Михаил Васильевич и был приглашен на объяснение. Пришлось, кажется, покупать новую чашку и с «приложением», а прыть нашу укротить.

Но сердце наше не угомонилось, а счастье подстрекало. Васе, бывшему в это время на военной службе, посчастливилось найти на Ходынке старинное ядрышко, подходившее по калибру к пушке. Невозможно было утерпеть, не попробовать выпалить ядром. Зарядили пушку. Направили ее на лес – и ахнули. Со свистом понеслось ядро. Пошли его искать, но найти не пришлось, а нашли перебитую сосну. Наконец нашли применение для пушки: она стала служить вместо бомбы в случаях, когда на кругу пускались фейерверки. А Вася принимал громадное участие на бывших там балах и удивлял публику убранством павильона, являя действительно большой талант и вкус в декоративном искусстве.

С фейерверками дело доходило и до состязаний. Под углом к нашей даче, на значительном расстоянии, была дача Н. С. Перлова[143], он был богатым хозяином Перловки. Фейерверками он удивлял, и состязаться нам с ним было трудно, а необходимо, нужно. Важное дело! Поставщик же, разносчик был у нас один, почему мы всегда знали точно, какой запас ракет был у Перлова, а важно было пустить последнюю, кто переплюёт. Тогда делалось так: только Перлов пустит свою – мы отвечаем, он вторую – у нас ракета лопается, получается взрыв, а на самом деле мы палили холостыми из берданки. Когда же мы видим, что Перлов истратился, тогда-то уж мы и запускаем свои, штуку за штукой. Что за мы! Да еще стараемся, чтобы палки летели к нему в сад. Одной и угодили было в самые ноги Марии Кузминишны, его супруги. Испуг был страшный, но обошлось благополучно. Могли попасть и в голову. Но это было неважно. А важно было то, что наша взяла!

Из числа московских развлечений еще при жизни отца одно доставляло удовольствие. Было это на Мясницкой, в нашей громадной детской. Брали мы стол, на стол ставили стул,