Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

любовью, но кроме любви у Екатерины Алексеевны были страшно дорогие потребности. В один прескверный для Васи летний день Москва принимала французов, прибывших по случаю франкфуртских сближений. Питер устраивал торжества за торжествами, в Москве была устроена французская выставка, сюда прибыл сам Карно, президент Франции. Москва, никогда не ударявшая лицом в грязь против Питера, решила устроить им прием в Сокольниках. Головой в то время был Николай Александрович Алексеев – человек громадного размаха и средств.

Чего не мог сделать город из своих средств, то делал Алексеев за свой счет, и на Сокольничьем Кругу были сделаны чудеса. Били винные фонтаны, с древних сосен спускались бесчисленные гирлянды цветов. Играли лучшие оркестры, пели лучшие хоры, в числе их был и ярский хор, в котором служила Казначеева. Она очень удачно повела свою атаку на Алексеева и получила приглашение поступить к нему на содержание, хотя он был человек семейный. От такого блестящего предложения Казначеева, конечно, отказаться не могла. Василий Васильевич наш получил страшный удар – он был совершенно околдован ее чарами, и я помню, как это отозвалось на нем, хотя отношения этим происшествием не кончились.

Тем временем в Москву приехал Владимир Николаевич Молчанов, кяхтинский приятель Сергея Васильевича. Поживши сколько-то времени в Москве, он очень сблизился с Василием Васильевичем и позвал его ехать с собой в Константинополь, куда они и уехали. Эта поездка для них обоих оказалась роковой. В Одессе они оба захворали, и хотя у обоих оказались и разные болезни, но они обоим испортили всю жизнь. Собственно, Вася захворал болезнью пустяшной, но она разыгралась у него в страшной форме. Вернувшись из Константинополя в Ялту, он слег, температура поднялась до 40. В таком виде он бросился в Москву, так как намечался нарыв, требовавший хирургического вмешательства.

Уж не знаю, как это случилось, но он попал в лапы знаменитого тогда массажиста, которому Шапошниковы верили, как Богу. Тот уверил Васю, что резать не нужно, а все обойдется посредством массажа, но получилась ужасная картина: нарыв, вместо того чтобы прорваться или быть вскрытым, пошел в глубину и образовал фистулу. Температура не кончалась, пришлось обратиться к Адольфу Даниловичу Кни, первому хирургу того времени, открывшему первым в Москве свою хирургическую клинику. Приехал Кни, осмотрел Василия Васильевича и предложил ему перебраться в его лечебницу для операции. У нас в семье это было первое грозное происшествие. Одному из нас предстояла серьезная операция.

Вася переехал к Кни, операция показала, что фистулы зашли глубоко. Пришлось долго и много удалять зараженных тканей. С этих пор началась его страдальческая жизнь: не успевала рана закрыться, как появлялись новые нарывы, опять операция – и это тянулось месяцами. Днем у него бывали родные, а вечером сидела у него Казначеева, дружба их продолжалась. Лишь только рана позволяла ему выехать на свежий воздух, неукротимый нрав его требовал тройку от Ечкина, и он мчался с ней к «Яру». Там шампанское и весело проведенное время опять укладывали его в кровать, опять новая операция. Так пролежал он всю зиму, все лето, когда Кни нашел возможным выпустить его из больницы с тем, чтобы он ехал в Крым поправляться.

Это была моя первая поездка в настоящий Крым. До этого я служил на военной службе в Феодосии, то было дело другое, так как в Феодосии растительности почти не было, а здесь я впервые увидал субтропическую природу нашего Крыма. В Гурзуфе произошло знакомство с Марией Николаевной Ермоловой. Ее дочь Маргарита Николаевна была еще маленькой девочкой. К нашей компании присоединились офицер Неклюдов и артист Каширин. Время проходило интересно, но скромно, без каких-либо выходов со стороны брата. Я уж в это время увлекался фотографией и не давал Ермоловой проходу с ней. Вид же у меня в это время был такой, что помню ее слова: «Я скорей подумала бы, что вы нездоровы, а не ваш брат».

Помню я, как мы закатили прощальный обед Ермоловой, причем маседуан[141] подавался в огромном выдолбленном арбузе. Всегда скромная Мария Николаевна вдруг положила руку на плечо Неклюдова и заявила, что желает вальсировать. И эта красивая пара под звуки оркестра, игравшего там ежедневно, пошла вальсом по громадной мавританской зале ресторана, наполненной в это время народом. Конечно, все взирали не без некоторого удивления на этот вальс, так как все знали Ермолову, а обычая у нас танцевать за обедом никогда не водилось.

Начав писать о Казначеевой, нужно и закончить ее авантюру. Сойдясь с Алексеевым, она все еще не удовлетворила своей алчности; одновременно с ним она жила с богачом Алексеем Викуловичем Морозовым, устраивая свои дела так, что Алексеев об этом ничего не знал. От Алексеева у нее родилось двое детей, которых она воспитывала при себе.

Но грянул гром. Алексеев неожиданно был ранен каким-то сумасшедшим в самом здании Думы, где дня через два скончался. Я был на панихиде в большой зале Думы, где стоял его гроб, и видел около гроба две дамские фигуры, скрывавшиеся в черных облаках крепа – то были жена его и Казначеева. Она хотела показать всему миру свою близость с ним, что впоследствии и исполнила, предъявив ко вдове требование об уплате ей 300 000 на воспитание детей, грозя в противном случае опубликовать письма Алексеева. Требование было удовлетворено. Тогда в заботах о своих детях особа эта устроила такой трюк, что не всякой и в голову придет.

Где-то на волжском пароходе она познакомилась с князем Трубецким, совершенно прожившимся и находившимся в крайней нужде. Она сторговалась с ним за некоторую незначительную сумму денег, что он женится на ней, детей усыновит и даст им свой титул, а сам исчезнет. Князь с наслаждением выполнил ее требования, она стала княгиней Трубецкой, и ребята тоже князья. После этого она исчезает из России и ее видают в Монте-Карло за игорным столом. Но, видно, скопленных денег хватило только на несколько лет, и она опять ненадолго, урывками, появляется в Москве. В эти приезды я видел ее, но потом она окончательно исчезла и, что сталось с ее скороспелыми князьями, знает Бог.

Бомба и пушка

Спустя два года после отцовой смерти Шапошниковы, с которыми мы очень сблизились, жили на даче в Болышеве. Бурное лето заканчивалось, и перед разъездом предполагался большой фейерверк. К нему у нас в Мытищах было решено устроить большую бомбу: был взят ящик от гвоздей, его набили песком, песок утрамбовали, а в самый центр его положили фунт пороха. От