Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Хасан задумался, потом спросил:

— А сам ты не хочешь стать генералом, братец?

— Нет, лучше я останусь как был, бечаком[46], только бы все вы были сыты, могли учиться и не болели. Я не боюсь тяжелой работы. Лишь бы ты, Мими и Има не ленились в школе. Понятно?

Хасан снова задумался, наморщил лоб, потом сказал:

— Понятно. Еще я хотел спросить тебя, братец…

— Что?

— Братец Мимин теперь, наверное, уже генерал?

Сааман от души рассмеялся.

— Пока нет.

— Но ведь он уже взрослый?!

— Ему всего двадцать два, он чересчур молод для генерала. Придется ему повременить. К тому же генералом может стать только тот, кто умеет защитить от врагов свой народ.

— Но ведь братец Мимин и братец Маман сумеют это сделать?

— Сумеют, но им надо стать старше. Воюют-то они всего четыре года. А чтобы стать генералом, нужно пройти не одну войну. И не разорять чужие страны, а защищать свою.

Хасан между тем уже представил себя во всем блеске: на рыжем длинноногом коне, справа и слева по пистолету, коричневая форма, сверкающие сапоги, тысячи солдат и офицеров. А во главе — он, генерал Хасан.

— Долго же мне ждать, пока я стану генералом, — печально сказал мальчик.

— Долго, лет двадцать, а то и тридцать.

— А мне только восемь.

— Возьмешься всерьез за учебу — не заметишь, как вырастешь. Вот тогда и решишь: можешь ты быть генералом или нет. А пока учись хорошенько.

Поговорив с Хасаном, Сааман подошел к лежаку, чтобы посидеть с ней, с Саламой, и с матерью. Протянул, как обычно, матери деньги:

— Матушка, это тебе на завтра, на расходы.

Голос Амилы вновь прерывает ее воспоминания. Салама приподнимает голову и смотрит на мать.

Та откинулась на спинку кресла. Глаза ее устремлены вверх, на почерневшую от дыма черепичную кровлю. В который раз слышны ее причитания:

— Аман, ох Аман, знал бы ты, как плохо мне без тебя. Что же ты не приходишь, Аман?!

В вечер ареста брат дал матери всего десять рупий. Но она и виду не подала, что недовольна. На долю Саламы пришлось пять рупий — как всегда, половина того, что причиталось матери. Деньги эти шли на младших сестер и братишку — школьникам вечно нужно то одно, то другое.

Ох, до чего же отчетливо помнит Салама, как выглядел в тот вечер Сааман, молодой, мускулистый, он так и стоит у нее перед глазами. Он подошел к своей раскладушке, лег, оставшись в трусах и майке. Его лицо было в тени. Он сразу уснул — попробуйте шесть часов колесить по Джакарте, изо всех сил нажимая на педали. Но спал он, как всегда, беспокойно, лицо было напряженным, словно и во сне тревожные мысли не покидали его.

Сторож девять раз ударил колотушкой по столбу — девять часов. Хасан, Салами и Патима отправились спать. Мать тоже пошла к своему лежаку, который стоял отдельно — у противоположной стены хижины. В доме воцарились мир и тишина. Но не надолго. Неожиданно кто-то стал изо всех сил колотить ногами в переднюю дверь. Сааман подскочил к двери, потом отпрянул назад, будто вспомнив о чем-то.

Салама поднялась и сидела на лежаке, растерянная и беспомощная. Сааман крепко прижал ее к себе и быстро зашептал:

— Они окружили дом — убежать не удастся. Я попался, сестричка, все кончено! Смотри береги малышей! — Он поцеловал ее и пошел открывать.

В дверях стояли трое эмпи. Сааман встретил их спокойным взглядом.

— Это тебя зовут Сааман? — спросил один из ночных гостей.

— Да, меня, — невозмутимо ответил Сааман.

— Сааман бин Паиджан?

— Да.

— Говори, где твой младший брат… — полицейский открыл записную книжку и посветил электрическим фонариком, — Чанимин бин Паиджан?

— Не знаю.

— Не знаешь?! — полицейский подошел вплотную к Сааману. — Скотина! Убийца проклятый! Бандитская морда! Попался наконец?! Где брат? Ты знаешь, где он!

— В партизанах, — ответил Сааман.

— В партизанах? Ты мог бы быть поразговорчивее, пес!

— А Картиджан где… а, черт, — Картиман… Картиман бин Паиджан?

— Не знаю. Еще четыре года назад он ушел к партизанам.

— У-у, подонок! «К партизанам!» Ничего себе — точный адрес! Ладно, скоро мы доберемся и до твоего младшего братца!

Двое полицейских принялись производить обыск — похоже, они собрались перевернуть все вверх дном.

— Эй, ты, чья это кровать? — крикнул один из них.

— Моя, — ответил Сааман.

— Где ты украл ее, бандит?

— Украл? Будьте повежливее, господин!

— Мы и так чересчур много с тобой возимся, бродяга! Говори — где украл кровать? Это армейская кровать, казенное имущество!

— Мне подарил ее один индийский солдат, — сказал Сааман.

— У тебя, видно, на все готов ответ. Сложить!

Сааман сложил походную кровать. Полицейские продолжали перерывать их жалкий скарб. Салама, мать, младшие сестры и Хасан с недоумением смотрели на происходящее.

— Эй, душегуб, где твое оружие?

— У меня нет оружия.

— Я спрашиваю, где оружие, ты, чертов атаман?

— Ищите — может, найдете.

— Скот! А ну пошли! И койку бери с собой!

Сааман повиновался приказу. Тут Салама подбежала к полицейскому, тому, который стоял поближе к Сааману, и закричала:

— Господин, куда вы уводите моего брата?!

— На виселицу, — ответил полицейский, и Салама ни о чем больше не спрашивала. Она видела, как пнули брата, и он, едва устояв на ногах, отлетел к двери, сильно ударившись об нее.

«Салама, позаботься о детях!» Это был не наказ, а мольба человека, быть может навсегда покидавшего свой дом. Он получил зуботычину и умолк. Ночь, полная неизвестности, поглотила его. Лишь через несколько минут домашние Амана начали тихо плакать — одновременно, не сговариваясь, как плачут испокон веков простые люди, терпящие зло от своих правителей. В эту ночь их слезы струились еще обильнее — это были слезы военного времени, которые так горьки на вкус и так тихо падают на землю, впитываясь в нее. Но так уж повелось на свете, и никому не пришло в голову сетовать на подобный порядок вещей. Ведь источники человеческих слез скуднее, чем ключи, берущие начало на горных склонах. Дело кончилось тем, что все снова легли на свои места, каждый думая о покинувшем их Саамане.

Разумеется, к ним никто не заглянул: кто же вздумает показываться в доме, где только что побывала с обыском военная полиция. Хочешь не хочешь, а приходится заботиться в первую очередь о безопасности собственной семьи — особенно если чувствуешь себя беззащитным. Известное дело — война! Теперь военные что хотят, то и вершат, у них вся сила в руках.

Салама утирает слезы, но они снова и снова навертываются на ее невидимые