Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

сплетая фактов, буду писать отрывочно. С чего же начать в этот раз? Прежде всего, хочу сказать, что буря, отраженная на страницах моего дневника, была значительно серьезней и болезненней. Несмотря на всю сентиментальность записей, они не отразили того, что было. А что говорить о том, что есть? Болезнь не проходит без осложнений. Я сознаю, что слишком изменилась за это время, но анализировать себя не стоит.

Я продолжаю переписываться с Павлушей. Пишу, как лучшему другу, делясь с ним своими мыслями, своими жизненными интересами. Перед собой лгать не буду, – я продолжаю его любить, осталось глубокое чувство к нему, и он мне безгранично дорог. Я с мучительным упорством уничтожила мысль об иных отношениях и не позволяю себе мечтать о встрече. Я еще так молода, время, возможно, излечит, и когда-нибудь я полюблю вновь. Но это чувство будет уже не прежним – я с тоской, с горечью понимаю это.

Павлуша пишет мне длинные письма, и каждая строчка его письма полна искренней привязанностью ко мне. Иногда я не во всем согласна с ним, но искренность, звучащая в его словах, вызывает во мне горячий отклик. Ведь он так болезненно самолюбив, горд, скрытен, и, главное, жизнь не балует его. Я понимаю, что ему нужны мои письма. Я должна довольствоваться этим. Но разве этого довольно?

10 февраля. Почти полгода прошло, как я учусь в институте, освоилась с его жизнью, и мне заниматься не трудно. Я не сижу по ночам, как многие мои соученики. Многие студенты бывают у нас, но останавливаться на всех, да еще сразу, было бы трудно. Мое внимание привлекают трое. Почему мне нравится Коля Кукушкин – заводчик? Его нельзя назвать красивым, но в нем, в его улыбке, есть много привлекательного. Мне нравится его прямой ум, его открытые серые глаза. Он спортсмен, в нем чувствуется жизненная сила, смелость и энергия. Открытость и ясность привлекает в нем, как резкая противоположность Павлуши. Нравлюсь ли я ему? Вначале он сильно за мной ухаживал, теперь между нами хорошие отношения. В конце концов, он не был серьезно мною увлечен. В день моего рождения, 14 января, у меня было много гостей-молодежи. Мы танцевали, и гости поздно разошлись. Коля уходил последним. В передней он обернулся, быстро подошел ко мне и, взяв мою голову в руки, поцеловал в губы, убежав раньше, чем я опомнилась. Его искренность и смелость мне понравились, раньше я таких не встречала. Этот поцелуй видела мама, и теперь Коля боится к нам прийти. Когда мы встретились в институте, он сказал: «Я, конечно, ни на минутку не раскаиваюсь, что тогда тебя поцеловал, но то, что это видела твоя мама, мне очень неприятно, и я недоволен собой. Ведь это я сделал вполне искренно. Знаешь, ты тогда в белом платье была так нежно-хороша, в тебе было что-то полудетское, весеннее». Я знаю, что Коля меня считает «маленькой девочкой». Конечно, он ошибается, но я его не собираюсь в этом разуверять.

Второй – Марк С. (ил. 9). Он тоже интересный, немного громоздкий. Мне нравится в нем флегматичное остроумие, нравятся его большие, красивые черные глаза, «глаза газели», как он говорит сам. Оба они заводчики и большие друзья.

Ил. 9. Марк Стерин. 1930 г. Днепропетровск. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Мара»

Третий – студент моего курса Женя Иейте (ил. 10). Евгений, но ясно, что не Онегин. Мой роман Татьяны в этом духе окончен. И все же Женя напоминает мне Павлушу, и это сходство привлекает к нему. С Женей, хотя мы и часто видимся, ни о чем не говорим серьезно. Он очень скрытен и прячет себя в шутливом тоне, но и моего настоящего лица не видит. Я не знаю, какого он мнения обо мне, но убеждена, что он меня не понимает и не знает. Один раз он сказал, что я «нестандартная». Здесь все меня понимают по-разному и, конечно, никто правильно. Зяма говорит, что я скрытная и не лишена хитрости, но что я с головой. Отчасти он прав: я не хитрая, как он думает, но во всяком случае теперь скрытная. Прочитав написанное, можно думать, что я пустая девчонка, думающая только о мальчиках и о себе. Это не совсем верно, я интересуюсь очень многим. Но дневник мой имеет всегда несколько особый и односторонний характер. Об общих вопросах я предпочитаю не писать.

Ил. 10. Евгений Семенович Иейте. 1930 г. Днепропетровск. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Женя»

15 февраля. По вечерам, под выходной день, у нас чаще всех бывают Женя, Сережа (с которым он в большой дружбе), Мара, Коля и из студенток – Оля Пинчук. Женя всегда острит и подсмеивается, а сам неуловим. Эти вечера проходят в бесконечных спорах, разговорах, играх, шутках. Женя любит музыку, особенно серьезную, хорошо ее понимает и сам хорошо играет. Он четыре года учился в консерватории. Отец его горный инженер в Макеевке.

Он единственный сын и очень привязан к отцу. Сережа бывает у нас каждый день, и мы к нему привыкли. Иногда он приходит, когда никого нет дома, сидит один и читает. С мамой он в дружбе, делится с ней своими радостями и горестями. Если ему из деревни родные пришлют посылку, он приносит ее к нам под мамину сохранность и угощает нас деревенскими гостинцами. Он очень рано ушел от родителей, работая по найму, и сам выбился на дорогу. Родители у него крестьяне, детство у него было тяжелое. Он считает, что во мне много детского, что жизни я не знаю и нервов пока еще не имею. Он часто говорит: «Тебе, Таня, сдавать зачет все равно что семечки плевать. Я ни разу не видел на твоем лице страха или волнения». Не понимая, что за этим скрыто много рожденного страданием безразличия к жизни, он думает, что я еще в своей жизни ничего не испытала и вообще ничего не понимаю по сравнению со всеми ими. «Когда ты пришла в институт держать экзамен в своей белой матроске, – сказал он как-то, – мы удивились, зачем к нам пришла такая школьница».

Женя, очевидно, разделяет с Сережей это мнение обо мне. И они убеждены, что хорошо меня знают.

Когда как-то меня из института провожал домой Валя Соменко[222], то во время нашего разговора заметил: «Ты всегда спокойная, всегда чуть улыбаешься. Если улыбка не на