Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

В этот раз Женя со своим верным оруженосцем подошли к нам, и мы долго гуляли, любуясь Днепром. Здесь он широк и бурно катит свои волны. Потом мы сидели, я рядом с Женей. Он, улыбаясь, говорил что-то незначительное, и в его голосе, как и в смехе, была уже знакомая мне насмешка. Мы говорили о нашей институтской жизни и спорили, доказывая друг другу свою правоту. Женя, смеясь, сощурив свои длинные ресницы, доказывал, что я еще совсем маленькая девочка. Сережа его поддерживал, уверяя, что такое мнение обо мне сложилось в институте у всех по моей внешности. Я не старалась разубедить их в этом. Проводив меня домой, они обещали вечером зайти к нам. Прощаясь с Женей, я опять ощутила что-то неуловимо знакомое и близкое, напоминающее Павлушу.

2 ноября. Я получила сегодня письмо от Павлуши. Меня охватывает волненье, почти дрожь, при виде знакомого почерка на конверте. Как обидно думать, что он, способный, незаурядный, с горечью себя называет «пустоцветом»! Он пишет, что я для него необходима, что он дорожит нашей перепиской. Но счастлива ли я от этого? Разве мне этого достаточно?

Я часто думаю о себе, что я не способна создать «семейное счастье» в полном смысле этого слова, с заботой о детях и хозяйстве. Бытовые семейные обязанности и все, что связывает прозаически свободу, для меня неприемлемы. Стоит мне подумать об этом, как мне становится нехорошо, будто на меня наваливается камень и душит меня своей тяжестью. Видимо, мне присущи неисправимый романтизм и огромная потребность во внутренней независимости. Больше всего меня пугает, когда отношения приобретают однообразный прозаический характер. Только большая всепобеждающая любовь может, видимо, навсегда сохранить если не первоначальную яркость чувства, то силу этого чувства. В большинстве же люди довольствуются не любовью, которую сами не стараются сохранить в любимом человеке, а привычкой и материальными удобствами, не находят друг в друге ничего связывающего и все же продолжают совместную жизнь. Если бы любовь, такая, какую я чувствую в себе и понимаю, соединила бы мою жизнь с любимым и любящим меня, то я думаю, что мы сумели бы быть счастливыми и не знали бы прозы.

11 ноября. Ноябрьские праздники прошли оживленно, город был празднично убран, день был солнечный, все кругом выглядело нарядно. На бульваре было много гуляющих. Я шла на демонстрацию со своим институтом, а Боря – со школой, и я его видела мельком на площади. В параде участвовал и папин полк. После демонстрации ко мне зашли моя соученица Оля Пинчук[217], Марк С.[218] и Коля К.[219] – студенты-заводчики[220]. Оля – дочь грузчика и унаследовала от отца удивительную комплекцию. Первый раз даже поражаешься, увидев такую грандиозную женщину. У нее все пропорционально, но все огромно, начиная с большой красивой головы, с которой падают две толстые светлые косы. Она похожа на богатыршу из былин, голубоглазая, с правильными чертами лица, с крупными белыми зубами. Во время игры в шарады ее использовали однажды как слона, который должен раздавить пленника, и она хохотала над своей ролью вместе со всеми, но в ней вместе с тем есть своеобразные тенденции, любовь к «шику», гордость своими маленькими руками… Она курит, держит себя уверенно. Способна, но ленива.

Мы долго сидели у нас на балконе, разговаривая и смотря, как мимо нас по бульвару возвращались остатки демонстрантов, в том числе и наши студенты. Некоторые, увидев нас, весело махали нам, проходя мимо, кепками. После обеда пришли Лисицкие и Анна Ивановна Голайдо, которая примкнула к нам. Лисицкий, как всегда при жене, был серьезен и молчалив, а Татьяна Ивановна – по-прежнему слащаво-ласкова, называя его при всех самыми нежными именами, и это было противно. Особенно от женщины, которая намного старше своего мужа. Вечером я пошла в институт, где была самодеятельность, а потом танцы. Я танцевала с некоторыми из нашего полка, но больше всего с Зямой. Теперь, когда праздники кончились, я снова взялась за книжки, чертежи, и институтская жизнь вошла в свои рамки.

8 декабря. Пасмурное хмурое небо смотрит в окно, холодный ветер качает верхушки деревьев на бульваре, и я с грустью смотрю, как природа постепенно засыпает в ожидании зимы. Мы с Борей долго сидели на диване, слушая передачу концерта из Москвы, потом говорили о прочитанных книгах, о школьной жизни, и я расспрашивала его о девочке, которая учится в одной школе с ним и о которой он говорил сам, что не раз встречал ее летом на пляже и что она ему нравится. Я взглянула на Борю и поняла, что это уже не мальчик, а юноша, что и его детство осталось позади и он вступает в новую пору.

14 декабря. Утром выпал снег, все крыши домов белые, и, когда я шла в институт, белые хлопья осыпались с веток. Иногда с вершины дерева срывалась тоненькая веточка и с легким треском, падая, задевала за другие ветки, осыпавшиеся холодными снежинками. Снег розовел в утренних лучах и синел в тени, было тихо в этот ранний час на бульваре. Мной овладело грустное очарование зимнего утра. Казалось, что я чувствую, как бесшумно мимо меня проходит время, унося все в прошлое, унося и меня прежнюю. А что давая взамен? Во всяком случае, не возможность опять быть такой счастливой, какой я могла бы быть. Я никогда не смогу любить так, если любовь пройдет, никогда! Значит, и счастья настоящего уже никогда не узнаю. Как это нелепо!

29 декабря. Прекрасный зимний день. Мы с Борей взяли коньки и пошли на каток. Я решила научиться кататься на коньках, хотя это у меня получается плохо, и Боря подсмеивается надо мной. Там я встретила наших студентов – Колю Кукушкина, Снегирева[221] и других. Долго каталась с Колей и Борей, но одна самостоятельно ездить не могла. Вечером к нам пришли Коля, Мара, Оля, и мы играли в пинг-понг. Все смеялись, когда Коля, сам прекрасный конькобежец, юмористически рассказывал о моих успехах на катке.

[1930 год]

9 февраля. Давно не писала свой дневник. Сегодня выходной день, я свободна, неожиданно потянуло к дневнику, и я снова пишу. Я не думала, что вернусь к нему когда-нибудь. Просматривая исписанные страницы, я убедилась, что написанное очень искренно, но не отражает всего полностью и часто звучит трескуче, немного фальшиво, так что в самом грустном месте становится смешно. В дальнейшем, возможно, не