Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Дикость не есть основная черта русского духа, она только проявление голодности в культурном отношении. Дайте русскому лишь уцепиться за нить культуры, как, цепляясь за нее, он направляется к свету и красоте ее! Все наше московское купечество и все переименованные здесь лица служат этому подтверждением. Даже отвратительный В. К. Шапошников и тот мечтал обратить свое состояние в образовательное музыкальное учреждение вроде консерватории. Во всяком русском сидит тонкое понимание художественности и красоты.

Мой отец, можно сказать совершенно некультурный человек, окружал себя вещами, которые впоследствии обнаружили себя. У нас в доме было всего три картины, на которые никто никогда не обращал внимания, но, будучи определены мною в Эрмитаж, оказались произведениями больших мастеров. А чем руководился он при покупке их, никогда ничего не видавши, так как в то время никаких галерей или собраний в Москве не было?

Те же невероятные Королевы отлично понимали толк в сервировке, ценя и фарфор, и серебро, и белье по достоинству. Наш лакей Николай, 22-летний деревенский мальчуган, отлично разбирался в моих приобретениях. Если мне случалось в чем-нибудь ошибиться, в чем я еще и сам не был уверен, Николай с веселой улыбкой говорил мне: «А ведь, Федор Васильевич, что-то мне эта картина или вещь не нравится, будто она к нашим вещам не подходит». От картин же Окера, Верне или Иодокус Момпера[131] не мог оторваться.

Всей России известен строитель железных дорог Савва Иванович Мамонтов. Этот маленький человек с острым взглядом, занимавшийся всю жизнь с невероятной энергией, казалось бы, только практическими делами, осуществляя сперва железную дорогу до Ярославля, а потом через болота и дичь Олонецкой губернии до Архангельска, развивая этот путь в целую сеть побочных линий, строя Мытищинский громадный лесопильный завод, а рядом колоссальный вагонный завод, не имел бы, кажется, времени заниматься делами искусства. А на самом деле он был природный скульптор, художник и создатель знаменитой оперы. Правда, имя его было опорочено недобросовестными сотрудниками в лице Арцыбашева и других. Был над ним суд, ничего не доказавший. Тогда он ушел от практической жизни и в тиши имения занимался его любимыми искусствами и всячески развивал кустарное производство, проводя в нем старый русский стиль.

Тетрадь пятая

«Дикая нация»

Стрелы Амура

Круг же нашего знакомства за это время сильно расширился. Для конторы нахождение в Сыромятниках было неудобно, нужно было устроиться центральней. После двух лет жизни в Сыромятниках нашли особняк на Садовой у Красных Ворот. Это было близко от склада, от центра, и сама квартира предоставляла уж больше удобств, хотя тоже была невелика, но я жил у Краузе.

Вася, конечно, вышел из-под всякого влияния и учиться больше не стал, а ему обязательно нужно было идти в военную службу, для чего нужно было сдать экзамен четвертого класса. Он нашел одного офицера по фамилии Скрябин, жившего в Подольске, переехал к нему туда. Устроившись в военной среде, сей бодрый юноша взялся ухаживать за девицами и знакомиться с условиями разухабистой военной жизни. Гоняли на тройках, катались с гор, веселились, занимались гимнастикой, к чему у него появились блестящие способности, что принесло ему в жизни большую пользу. Он, единственный, носивший у нас название чахоточного, хворавший воспалением легкого, от этих занятий и близости к чистому воздуху стал быстро развиваться и здороветь, принимая очень красивое сложение. Время прошло в Подольске весело, экзамен же, благодаря ящику хороших сигар и завтраку в ресторане, сошел блестяще. И Вася поступил в Ростовский Фридриха Нидерландского гренадерский полк, стоявший в очень близко от нас находившихся Спасских казармах, где он и должен был жить.

Таким образом, квартира снималась для сестры и двух старших братьев. У Елены Васильевны была очень красивая комната и рядом большой зал. Братья же устроились в верхней одной-единственной комнате. Курочкин получил две хороших комнаты, молодцы тоже были помещены, как и контора. Я же, да и Вася тоже, потеряли даже определенное место у себя в семье. Если я являлся домой, то спал на сундуке на площадке лестницы, ведшей к братьям. Когда я бывал дома, то мне и приткнуться было негде, так как площадка моя была совершенно темна и мала.

Здесь жизнь пошла уже своим особенным аллюром. Всем хотелось пользоваться молодостью. Молодежи было много. Леня держала знамя высоко. Даже чрезвычайно чопорный Петр Димитриевич Сырейщиков отпускал к ней свою дочь Веру Петровну; с ней она познакомилась у Самгиных. Бедовая Верочка скоро сошлась с нами и Русаковыми. Бывала Верочка, бывали и Самгины, приезжали сестры Мякишевы, Шапошниковы, появились «шелковые» Ильины в лице Елизаветы Николаевны и красавицы Ольги Николаевны, бывали, хоть и редко, Вера и Надя Боткины. Словом, девиц целый цветник, вероятно и старшей не было 20 лет.

Затеяли учиться танцам. По субботам приезжал Ермолов, артист императорского балета, еще учивший танцам нашу мать, с ним приезжал тапёр. Кавалеров было достаточно: нас трое, Миша занимался разговорами, Вася стал приводить своего товарища по службе – веселого и здоровенного Ивана Ивановича Омельяновича, приезжали и Кашперовы с братом Владимиром, В. Шапошников, Кричи. Словом, что ни суббота, то у нас вечер. Занимается Ермолов с нами час, а канитель тянется глубоко в ночь.

Эти вечера, вероятно, были лучшим временем нашей жизни. Все были молоды, все беззаботны, бремя жизни еще никого не тронуло. Тут уж стали обрисовываться симпатии, начинались амуры. Крич ударял за Олей Русаковой, Елизавета Николаевна Ильина влюбилась в В. К. Шапошникова, Василий Васильевич в Елизавету Николаевну, Ольга Николаевна[132] в Васю, Маничка Самгина в Сергея Васильевича. Сергей Васильевич ухаживал за Фуфинькой. Я – маленький, школьник – был под покровительством всех и никого. Омельянович интересовался Верой Карповной, но она была занята Сергеем Васильевичем. Он же ей интересовался, но бойкая и пылкая Фуфинька устраивала сильнейшую конкуренцию. Под этот шум и гам невидимо никому крепли симпатии между Лизой и Мишей.

В Каретном Ряду, однако, была еще компания – это Мякишевы. О родителях я упоминал, старший сын Сергей умер в 18 лет, нанеся и этой благочестивой семье страшный удар. А семья была истинно благочестивая. Была у них старшая дочь Мария Александровна[133], сын Федор Александрович, еще Николай[134] и Елизавета[135]. С ними со всеми мы были знакомы, но младшие только были сверстниками наших старших. Редко бывали у нас. Всех мы любили, все они были простые, славные,